Тропами карибу

Мы старались ступать с осторожностью. Надо слышать горестный крик самки, когда наступаешь на кочку, прикрывающую ее гнездо! Близлежащие гнезда мы отметили колышками. Но что наши ноги — горшие беды угрожали им! Вдоль берега, между палаткой и озером, тянулась проложенная песцами тропа. По ней ходила ласка. Встав на задние лапы, она пристально рассматривала нас. Мы замирали. У нее были оттопыренные уши и темная мордочка, на которой едва угадывались такие же темные глаза. С брюшка она была лимонно— желтого цвета, такого невероятно красивого меха я еще никогда не видела. Что-то от фиоритуры, от музыкальной трели было в том, как она прыгала вперед и вперед своим мягко изогнутым телом, неизменно напоминая мне какой-то нотный знак. В нору суслика и обратно — прыг— скок! Затем короткая стойка и опять взгляд в нашу сторону. Хотя бойцы из подорожников никудышные, они все же время от времени собирались стаей и стращали ласку.

В событиях весны не было ничего идиллического: они диктовались жизнью.

Как-то ночью я проснулась от громкого плеска воды и продолжительных, ни на что не похожих криков, словно заика пытался говорить о чем— то быстро и горячо. Я вышла наружу. Это были морянки — два самца и самка, занявшие накануне разводье среди голубовато— белого льда в том месте, где ручей впадал в озеро.

Самцы дрались. Один из них, привстав над водой под углом в сорок пять градусов, преследовал другого. Самка поначалу оставалась поблизости, затем вылезла на лед. Выгнув смертоносной дугой спину, отжав книзу остроконечный хвост, преследователь летел, звучно шлепая по воде косо поставленными лапами. Наконец соперники схлестнулись; забурлила, запенилась вода, замелькали тела птиц. Затем последовал захват: один из самцов держал другого под водой так долго, что у меня зашлось дыхание. Бедняга еще пытался бороться. Его голова на мгновенье показалась над поверхностью, но победитель снова затоптал ее под воду.

Эта ночь принесла мне одно расстройство: я проклинала себя за то, что не разбудила Криса и он не мог заснять этот бой. И вот теперь мне представился случай загладить свою вину. В золотистом свете низкого солнца я возвращалась к палатке, и мое внимание привлекло какое-то движение в небольшой лощинке перед нею. Это были два песца, тусклые и бесцветные, как прошлогодняя трава. Рыжевато-коричневые, они были одного цвета с тундрой и потому нефотогеничны. Да и вели они себя неинтересно — просто сновали по лощине. Будить Криса ради них не хотелось. Но по «долгу службы» я все же расчехлила кинокамеру и собственноручно отсняла несколько футов пленки.

Внезапно ситуация стала памятно фотогеничной. Песцы поднялись на гребень берегового ската, еще покрытый снегом, и один из них съехал по крутизне вниз, присел по-кошачьи и с вызовом задрал морду к тому, что стоял наверху. Тот бросился вниз, налетел на первого, и они кубарем покатились по снегу. Потом один из песцов отделился и вторично помчался наверх с явным намерением снова прокатиться с горки.

Песцы безмолвно играли, отбрасывая длинные голубые тени. От каждой, даже малейшей, грядки снега тоже тянулась длинная голубая тень.

Я поспешно развернула громоздкую махину, сфокусировала, нажала кнопку.

Никаких признаков жизни. «Испортился! — вне себя от ярости подумала я. — Испортился, проклятый!» Уже бросившись — увы, слишком поздно! — за Крисом, я сообразила: просто кончилась лента. Песцы взглянули на меня и потрусили рысцой вдоль занесенного снегом берега. И бой селезней, и игра песцов были «самородочным материалом». «Самородок» — это действие, а не просто портрет, причем такое действие, которое можно заснять. Три самородка за сезон Крис считает большой удачей. А я за одну ночь упустила два!

Ухаживание, бои за самок, насиживание яиц, цветение — поток жизни бурно стремился вперед. Среди скал, на юго-западных отрогах гор, распустились первые цветы. Это были какие-то неизвестные мне цветы и бледно— лиловые ветреницы, «Надели свои малицы», — заметил Крис, имея в виду их мохнатые стебли. Тундра пестрела нарядными куртинками желтого ледникового гравилата, тоже с мохнатыми стеблями.

Но все это было ничто по сравнению с одиноким кустиком желтеньких цветочков, на который я набрела, идя по голому гребню горы. Кустик этот ютился среди бахромчатых веероподобных лап белого лишайника. Он был в дюйм высотой, дюйма два толщиной и сиял, как неоновая реклама. Осмотрев его, я поднялась и внимательно огляделась вокруг. Впервые я с удивлением отдала себе отчет в том, что пройдет месяц и эти многомильные, монотонные, рыжевато-бурые пространства оденутся зеленью.

Особенно глубоко запал мне в душу один вечер. Вечерами в тундре вообще хорошо. Весь день тундра лежит широкая, плоская, горячая, пустая и мертвая.

И вся колышется от марева. А вечером оживает и обещает кое-что показать.

Вечерний свет широкий, теплый, приятный.

Мы ужинали на веранде. Я хотела обратить внимание Криса на пять оленей, казавшихся жемчужными в свете низкого солнца, и уже начала говорить, как он перебил меня, негромко воскликнув: