Тропами карибу

Это было зрелище, каких уже мало осталось на земле. Оно властно покоряет человеческий дух, и власть эта основывается не только на том, что видишь, — а видишь ты стройную колонну животных, устремляющихся все дальше в глубь дикой горной страны, — но и на том, что знаешь. Скоро придет полярная ночь, а с нею — голод. Где— то, далеко отсюда, отдельные животные стягиваются в эту движущуюся колонну, послушные зову великих перемен в природе. Предчувствие опасности, тьмы и страха в течение столетий формировалось у них в крови. Жизнь в холодной Арктике на мгновенье проходит перед твоими глазами в одном быстром видении земли и движущихся животных.

Как ни странно, ощущение, вызываемое осенней миграцией северных оленей, ближе всего к тому, которое испытываешь, наблюдая «ледовую миграцию» на Юконе, начинающуюся весной в день вскрытия реки. Здесь налицо та же простота, тот же нескончаемый приток отдельных особей — льдин, как бы целеустремленно движущихся в одном направлении, к единой цели.

«Чувством пути» обладали не только ведущие олени. Не доходя полмили до основного брода, от колонны ответвилась цепочка оленей, которые попытались переправиться через реку. Место для переправы здесь было неудобное, заледенелое. Сбившись в кучку, олени постояли в нерешительности и вернулись к колонне. Должно быть, по крайней мере часть оленей почувствовала: где— то здесь реку надо перейти вброд, маршрут миграции изменился.

Другая группа оленей, отделившись от основной колонны, прошла за Столовой горой, двигаясь «правильно», но другим путем. Многие олени последовали за нею. Вероятно, во всех оленях жило таинственное чувство, нашептывавшее им: «Мы идем верно, путь здесь».

У каждого оленя были свои проблемы. Ни один не мог помочь другому.

Каждый должен был либо решить свою собственную проблему, либо погибнуть. Вот идет самка, щадя больную ногу.

Взрослый самец, почти весь седой, задыхаясь, хватает ртом воздух, закрывает рот и идет дальше. Другой самец, большой и грузный, почему-то идет сбоку колонны. А вот отошла в сторонку самка с детенышем, и детеныш принялся сосать ее. Самцы, самки и оленята проходят мимо. Она отрывается от детеныша и сразу переходит на рысь. Детеныш несколько мгновений стоит, тряся головой, потом тоже припускает рысью. Взрослый самец пробегает мимо бегущего детеныша — две разные скорости. Самец кротового цвета, с серебристой полосой вдоль тела, белоснежным подвесом и высокими рогами. Он весь олицетворение гибкой мощи, тело его так и перетекает в движение. Чувствуешь сдержанность и глубину его силы, легкость и удовольствие, с какими он управляет и играет ею.

Солнце стояло невысоко над белыми горами впереди колонны. На снегу лежали темно-синие тени. Шум не затихал. Чу— чу— чу! — стучало множество копыт по мерзлой траве. Цок— цок— цок! — по замерзшим озерцам. Коленные суставы, выбрасываясь вперед, подтягивали за собой грациозные, расслабленные голени.

Кто, кроме нас, мог видеть и оценить это? Но все это предназначалось не для любования. Не для красоты. Это была сама живучесть. Это был образ жизни, изящный, без излишеств, без неловкости — совершенный.

Раздался негромкий, похожий на воронье карканье крик детеныша. Яркий свет исходил ото льда на реке, от гор, от рогов оленей, и над всем этим висела необъятная тишина, нарушаемая лишь негромким вдумчивым чу— чу— чу.

Колонна прошла в быстром ритме. Милю за милей съедал мерный миграционный шаг, и вот они уже прошли. Показались со стороны Киллика, очень маленькие в свете солнца, очень многочисленные, и скрылись вверх по течению Истер-Крика.

Под вечер стадо в сотню голов залегло в тундре под Столовой горой. Два самца, играя, принялись бодаться, и Крис заснял их. Это был еще не настоящий бой. «Вроде балета, — сказал Крис. — Никаких усилий. Только изящество».

Олени слегка сцеплялись концами рогов, наклоняли головы и наддавали задом.

Ночью Крис разбудил меня. Мы вышли наружу и, едва дыша, припали к краю обрыва. Внизу в темноте снова проходили олени. На льду их копыта четко отбивали цок— цок, по мерзлой траве едва слышно шелестели, словно крупинки снега, пересыпающиеся с сугроба на сугроб. Время от времени раздавалось отрывистое «ма— а!» детеныша, самка отвечала ему.

Меня наполнило ощущение простора и неподвижности — будто сотворилось чудо. «Звезды, Лоис!» — сказал Крис. Действительно, до сих пор мы совсем не замечали, что они вернулись на небосвод после долгого летнего «дня».

Утром озеро «музицировало»: лед издавал звуки, похожие на звон ветра в устье пустой трубы. Олени продолжали идти — прежним колонным строем, но с большими промежутками между стадами. Некоторые животные выглядели очень неважно. Ребрастые самки с округленькими, пушистыми детенышами. Заморенные детеныши при шустрых матках; детенышей точил какой-то недуг. А вот хромающий детеныш. Его мамаша замерла на месте, пристально глядя вперед, потом обернулась, взглянула на детеныша, позвала его негромким пронзительным криком и быстро, плавно засеменила дальше. Детеныш шел, раскачивая головой вверх и вниз.