Тропами подводными

Мною овладела растерянность — добытого осьминога я отшвырнул в сторону, — но, очевидно, чувство страха не позволило мне принять единственно верное решение. Следовало атаковать спрута, но вместо этого я выхватил нож и отсек одну за другой все четыре щупальца. Пятое пыталось ухватить меня за руку, но скользило по майке. Бентос, покачивая головой, стал подниматься вверх.

В лодке, чертыхаясь и отчитывая меня, он принялся сдирать со своего тела еще шевелившиеся щупальца. С живота и со спины у пояса одно щупальце мне удалось оторвать без особого труда. На месте присосков на загорелом теле Бентоса лишь выступили ярко-красные пятна. С шеи Бентос сам стащил второе щупальце. А вот часть, присосавшаяся к спине, не поддавалась. Удалось отодрать присоски лишь с груди, где обильно росли волосы, и то вырывая их с корнями. Так же крепко присосалось щупальце и к руке.

Что мы только не делали, перебравшись на катер! И солили срез щупалец, и посыпали сахаром, и подносили к ним огонь, и смазывали мерфиолатом, и поливали пресной водой, водкой, ромом и молоком — ничего не помогало: кожа Бентоса оттягивалась вместе с присосками.

Тогда Бентос из всех присутствующих выбрал меня, отвел на корму и, впервые за все время нашего знакомства, без улыбки произнес:

— Отдирай!

Мои попытки убедить его, что надо в город, к врачу, ни к чему не привели. Он только мрачнел и ниже опускал голову:

— Отдирай! Ты присосал, ты и отдирай!

— Бентос, давай осторожно попробую ножом, — пытался я выиграть время в надежде, что мне на помощь придут товарищи, но они молчали.

— Отдирай, или я в последний раз выхожу с тобой в море! — И он ругнулся, зная, как на всю жизнь наказать меня.

Ухватившись обеими руками за толстый конец щупальца у самого локтя Бентоса, я сильно потянул. С тыльной стороны локтя — там кожа была покрепче и покрыта волосом — показались первые капли крови. Конец щупальца выскальзывал из рук. Я сменил мокрые перчатки на сухие, и дело пошло несколько быстрее. На внутренней стороне руки образовалась сплошная ссадина. Большинство присосков срывало эпидермис с кожи Бентоса. Он подпрыгивал и ругался, однако и мне от этого было легче. Еще два усилия, и щупальце полетело на дно кокпита. На спине остался длинный след.

Как только Бентос почувствовал, что я закончил свое «кровавое» дело, он тут же бросился за борт. Все немедленно, похватав свои маски, многие даже без ласт, попрыгали вслед за ним. Каждый понимал, что кровоточащие раны — лучшая приманка для морских хищников. Хозяин катера подал ружья, и мы заняли круговую оборону, а Бентос, от которого в разные стороны растекалась бурая вода, лег на спину и орал:

— Я король! Я король! Вы мои слуги! Я дурак! Я дурак и ее хочу лечиться!

Бентос не сказал еще никому о том, как все произошло, но я-то хорошо знал, что он, добрейший и милый, этими словами мстил мне: ведь он говорил, что образование у него небольшое, но он, случись ему быть на моем месте, поступил бы иначе — не струсил.

Минут через десять, прижженные йодом и солями, содержащимися в морской воде, раны перестали кровоточить, и Бентос поднялся на катер. Я сознательно задержался. Пусть уж он скажет о моей неопытности или трусости, как сочтет, не в моем присутствии.

Когда же, перебросив через борт ногу, я услышал слова Бентоса, мне пришлось быстро уйти в кубрик. Он говорил о том, что так уж вышло и что я иначе поступить не мог!

В другой раз, когда Бентоса не было рядом, встреча с осьминогом состоялась у меня совершенно неожиданно и могла закончиться куда более печально.

Нам к середине дня надо было уходить, чтобы к вечеру попасть в порт. Поэтому кок вместительной рыбачьей шаланды потребовал наловить ему как можно быстрее лангустов, которыми он собирался нас угостить. Ночь и раннее утро были душными, и я с первыми проблесками дня пошел в воду без майки. Места мне были хорошо знакомы по вчерашней охоте, и я сразу направился к гроту, в который за ночь могли, как мне казалось, забраться лангусты.

Так оно и было. Тройка их сидела у дальней стенки. Но вот беда: у каждого правая антенна устремлялась в одну и ту же сторону. Это осложняло положение, ибо означало, что неподалеку находилась мурена и, прежде чем заняться лангустами, следовало сначала выгнать ее из грота.

Запасшись до предела воздухом, я вторично вошел в грот, почти касаясь потолка, дабы лучше сверху разглядеть мурену, лежащую где-то среди камней на дне грота. Ласты еще торчали из пещеры, когда я почувствовал с содроганием, что меня кто-то пытается обнять. Ощущение было столь знакомым, что воображение не стало рисовать ничего диковинного. Осьминог!

Попытка опуститься на дно грота и оторваться от щупалец не увенчалась успехом. Тогда я уперся ружьем о дно и попятился назад. Но щупальца уже присосались основательно.

Сейчас я задумываюсь над тем, что же это было со стороны осьминога — акт нападения или самозащиты? Но тогда размышлять было некогда, секунды промедления могли мне стоить жизни.