Татьяна Леонидовна заведует отделом краеведения в местной библиотеке. Страстная энтузиастка своего дела, она с самого начала активно мне помогает. Татьяна Леонидовна считает, что иностранцу саамы расскажут больше. Потому что не раз слышала от местных старух, что они скорее унесут саамские тайны с собой в могилу, чем передадут их русским. Пару лет назад Татьяна сфотографировала в питерском Музее Арктики и Антарктики скульптуру со знаменательным названием «Тундра молчит». Эта небольшая фигурка из бронзы изображает сидящую по-турецки сгорбленную женщину (с индейскими чертами лица) — отвернувшись от зрителя, она курит трубку с длинным чубуком.
— Чем не символ? Отвернувшееся от нас лицо…
Интересно, догадывается ли кто-нибудь из туристов, которые толпами съезжаются в Ловозеро на Праздник Севера, что этот маленький франт — саам в долгополом черном пальто — местный нойд? А еще художник и скульптор, член Союза саамских художников. Яков Яковлев.[61]
Мы познакомились в день моего приезда — Яков работал тогда художником в Центре саамской культуры. Мне представила его руководительница Центра, Лариса Павловна,[62]
сообщив, что Яков оформил их чум (сделал эскизы и расписал потолок изображениями героев саамских мифов), а теперь делает шаманские бубны для театра «Танцующие саамы», которым руководит его жена Галина. Мы обменялись всего несколькими фразами, потому что Центр готовился к спектаклю для москалей, встречающих Новый год в русской Лапландии, но Яковлев сразу пришелся мне по душе. Он был — о чудо! — открыт к общению с чужаками, что для саама редкость.— Это не я играю на бубне, — сказал он, ударив палочкой из оленьей кости по натянутой коже, — а бубен с нами говорит. Поэтому не обращай внимания на мои удары, а вслушивайся в его звуки.
— Почему на твоем бубне нет никаких рисунков? — спросил я, вспоминая магические знаки на бубнах саамских нойдов со старых гравюр.
— Видишь ли, я делаю эти бубны для детей из нашего театра, а не для камлания.[63]
Кроме того, за каждым рисунком из тех, о которых ты спрашиваешь, стоят определенные силы. Мало кто из взрослых способен с ними совладать. Всякое бывает.— Откуда вы черпаете вдохновение для своих спектаклей? Ведь языческие традиции у саамов, кажется, давно угасли.
— Это не совсем так. Вопрос, что мы вкладываем в слово «язычество». Если принять христианскую точку зрения, согласно которой язычество есть религия первобытных людей, еще не дозревших до абстрактного понятия Бога и поэтому почитающих божков камней и животных, то не о чем говорить. Если же считать, что язычники — не идолопоклонники, а люди, неотделимые от природы, то…
— Неотделимые? — прервал я его. — Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду то, что христиане именуют душой, утверждая, что ею обладает только человек. Для нас же одухотворена вся природа. Куда ни посмотришь — отовсюду выглядывают духи: из человека, животного, дерева, реки, камня. Поэтому любой стебелек обладает силой — этим, впрочем, испокон века пользуется народная медицина. Мы почитаем природу и считаемся с ней. А главное — знаем ее! Когда на Север пришли христианские миссионеры, язычество подверглось гонениям. Прежде всего стали уничтожать наши бубны, благодаря которым мы сохраняли связь с духами предков. Потом нас погнали с кочевий, отрывая от священных мест, где из века в век копилась духовная энергия, дававшая нам силу. Наконец, принялись и за саму природу. Сегодня последствия видны невооруженным глазом — достаточно взглянуть на тундру. Короче говоря, с приходом на Север религии, которая объявила человека владыкой природы, начался процесс экспроприации.
— Ты напомнил мне одну северную легенду. Про то, что люди — паразиты на теле Важенки-Земли, а тундра — ее шерсть. Люди — словно личинки опасного подкожного овода. Эта муха откладывает яички в шерсти оленя, а личинки затем проникают под кожу, что нередко приводит к смерти животного. Сегодня, когда в распоряжении этих паразитов имеются буровые вышки и газопроводы, чтобы высасывать из Важенки-Земли жизнь, — шансов никаких.
— Поэтому мы с Галей хотим напомнить саамам об их древних дохристианских традициях. Важенку-Землю мы этим вряд ли спасем, но хотелось бы верить, что хоть наши дети что-то поймут и благодаря этому их дети еще застанут в тундре живых важенок. В противном случае нам останутся только погремушки, — Яков вынул шаманский инструмент, сделанный из высушенного оленьего горла и потряс его.
В горле оленя что-то тихо пересыпалось. Словно в песочных часах.