Тропами вереска

– Муку зачем? – удивился Ильмир. – Вам не нравится стряпня Белавы?

– Очень нравится, – усмехнулась я. – Но мне и братьев кормить надо.

– А ткани? Я не очень в них разбираюсь…

– Темную возьмите, – тихо сказала я. – Коричневую и болотно-зеленую…

– Интересный выбор, – усмехнулся он и кивнул, мол, дело ваше. А я снова пальцы стиснула. Не помнит… ничего не помнит!

Я загрустила, но тут на всю кухню вопль раздался, обернулась – Белава губы кусает да на ошпаренную ладонь дует. Я к ней бросилась.

– Да как же так?

– Не знаю, кипяток как живой выпрыгнул! – заплакала стряпуха.

Помощницы-девчонки вокруг нас забегали бестолково, засуетились, а я нахмурилась. Такой ожог легко не пройдет, если только…

– Кастрюля сама соскочила, – причитала Белава, – как живая! Да мне на руки! Ой, горе! Как же теперь обед готовить? Ведь обругает хозяйка. Криворукой назовет!

– Тише! – Я осмотрела, нахмурившись, ладонь кухарки, на которой уже расплывалось красное пятно. Белава плакала, крупные слезы, словно горошины, катились по румяному лицу, помощницы причитали. Могу помочь. Да только придется силу применить. А у стены Ильмир стоит. Не прогонять же? А стоит зашептать над обожженной рукой, мигом во мне ведьму почует!

А у Белавы кожа уже краснотой налилась, готовится пузырем вздуться!

Я оглянулась на служителя, потянула тихонько кухарку за фартук.

– Надо лист подорожника приложить, – говорю, – пошли, видела у забора.

– Да какой тут… – захныкала кухарка, так я ей на ногу наступила, она язык и прикусила. И пока молчала оторопело, я приказала помощницам обед доваривать, а сама потащила кухарку за собой, шикнула ей в ухо, чтоб молчала. Белава глазами хлопала, но не сопротивлялась, а на Ильмира я оглядываться не стала. Побоялась.

Запихнула кухарку в чулан, усадила на бочку пустую. Подула на ее ладонь, погладила, забормотала, боль заговаривая.

– Ты чего это? – изумилась Белава.

– Молчи, – приказала ей. Лба коснулась, она и сомлела. Лишь глазами хлопала да улыбалась. Плохо только, что все по-дурному я делала, второпях, боль без откупа тянула. А это значит, что все на меня перешло. Сбросить некуда. Не оставлять же первому, кто войдет! Вот и пришлось себе забрать. У кухарки ожог сошел, а у меня появился, да я зубы сцепила. Теперь главное до своего лесного домика дотерпеть, там скину как положено, заговорю.

Дверь заскрипела, открываясь, и в чулан всунулось любопытствующее лицо помощницы.

– Ой, а чего это тут? – всплеснула руками девушка.

– Подорожник искали, – сквозь зубы прошипела я. – Нашли.

– Подорожник? Здесь? – осмотрела она бочки пустые и тряпки для уборки.

– Здесь. – Я потянула Белаву наружу. И сразу наткнулась на взгляд синих глаз.

– Я послал за лекарем, – сказал Ильмир. – Через час прибудет.

– Так не болит уже! – весело отозвалась Белава, засияв улыбкой. А мне захотелось снова наступить ей на ногу. – Прошло! Как по волшебству!

Я чуть в голос не застонала!

– Испуга больше было, – с легкой улыбкой пояснила я. – Кипяток мимо пролился. Повезло.

– Повезло! – радостно закивала головой кухарка и оглянулась недоуменно, – Да что же я стою тут, лясы точу! Обед же не готов!

И, подхватив свои юбки, унеслась на кухню. Помощницы с оханьем метнулись следом. Я осторожно убрала ладонь за спину.

– Вересенья, вы плохо себя чувствуете? – негромко спросил служитель. – Вы побледнели.

– Вам показалось, – не глядя на него, бросила я и пошла к двери. – Не беспокойтесь.

Шла, чувствуя, как прожигает спину взгляд служителя, и проклиная Шайтаса. Уж не просто так кипяток живым стал, знаю, чьи это проделки…

До вечера пришлось ходить, сжимая зубы от боли. Рука горела нещадно, кожа вздулась пузырем. Пришлось обмотать тряпкой, благо Ильмир уехал и внимательных глаз его в поместье не было. В окошко я посмотрела, как Велена на порог выбежала, на шею служителю перед отъездом бросилась, зашептала что-то на ухо. Ильмир улыбался, ее слушая. А потом вскочил в седло и умчался. А я отвернулась.

Дотерпела до дома, а вечером бросилась в лес, ритуал провела. Боль из руки ушла, да только ладонь так скоро прежней не станет. Придется ждать, пока кожа слезет да новая нарастет, иначе никак. Но хоть болеть перестало. Вздохнув, осмотрела волдырь, замотала снова тряпкой и в дом пошла.

Детишки бросились ко мне, за стол усадили, тарелку поставили. Молока в кружку плеснули и уселись напротив.

– Ну что там Ильмир, не признал еще? – подперев рукой подбородок, спросила Леля.

– Не признал, – макая хлеб в молоко, ответила я.

Ребятишки разочарованно переглянулись.

– Ничего. Признает, – утешил Таир.

– Так, может, ему рассказать все? – предложила Леля. – Как было?

– Не поверит, – пожала я плечами и отправила хлебный мякиш в рот. Все-таки хорошо без клыков! Есть удобно! – Ты поверишь, если я тебе расскажу, как на вечерней зорьке ты на сосну залезла и песни пела?

– Не было такого, – возмутилась Леля.

– Вот и Ильмир скажет – не было, – вздохнула я. – Так что одна надежда, что сердце ему подскажет.

– Он вспомнит, – ободрил Таир. – Разве тебя можно забыть? Да ни за что!