Тропинка к дому

С превеликим смущением, друзья, иду я по лепесткам. Что по сравнению с ними ковер? Что — луг со всеми его цветами? Такой тропы, как у меня, с белыми веснушками, ни у кого не было и нет.

НЕВЗОРА

Верба у реки. Невзора. Такой скромницей я ее знавал всю осень, всю зиму. И вдруг — приметней ольхи с серьгами и даже рябины! Манит, завлекает, и я — надо же! — подчиняюсь ей, подхожу ближе, ближе… Ах, вот в чем дело — зацвела. На каждой веточке — белые да желтые фасолины, нет, лучше сказать — шмели. Ветерок их раскачивает, а создается впечатление, что шмели гудят. Дружно, приятно, загадочно.

Но вот я, спугнув ежика (он худой, зима жирок выкачала, ковыляет нехотя, не боясь), подхожу к самой медоцветной вербе — она и в самом деле гудит! Пчелы на цветках. Одни уходят со взятком, другие прилетают.

Вот тебе и невзора.

СИРЕНЕВАЯ ТРЕЛЬ

На поле не взойти: кучками снег, озерки талой воды, вязкая земля, и все-таки под ливнем навесного солнца оно славно видится, а уж пахнет как! И талой землей, и талой водой, и сладковатой озимой рожью, и такая весенняя свежесть исходит от его простора, что дух перехватывает.

— Здравствуй, поле. Вот и снова встретились… — шепчу я и замираю на месте. Из высокого чистого поднебесья слетела песня, будто ручеек пролился, прозвенел.

Кто певец? Да жаворонок, кто ж еще! Повис меж солнцем и землей и поет свою удивительную песню весне. Оттуда, сверху, ему, конечно, видны поле с разливом озимой ржи по изволоку, сырая с лужами дорога, зазеленевший овражек, синий обрез Медвежьего леска… Все-все родное. Вот и грянула чарующая, сиреневая (так она прекрасна!) трель. Во славу солнечного дня. Во славу самой жизни.

Сиреневая трель слетала из поднебесья к земле. То прерываясь, то зажигаясь вновь, она завораживала все живое. Повелевала: замри, стой и слушай — ведь эта песня и для тебя.

Говорят, что соловей — певец мая. А певец апреля кто? Жаворонок.

Из поднебесья летит пересыпанная солнцем трель — чистая, вдохновенная, радостная. И влетает прямо в сердце, знобя, радуя, тревожа и обновляя его.

Вот так нужно любить весну!.. Где бы передохнуть с дальней дороги, покормиться, подремать — жаворонок по-вертолетному, с места — сразу вверх, в небо, и расплескивает свои удивительные трели, слушай, кто хочет. Притихло озимое поле — дождалось своего певца, а ручей подстроил свой голос к голосу птицы. А верба? Верба протянула жаворонку свои цветы, будто молит: «Пой… Пой еще… Пой долго, всю весну!»

Пой, жаворонок, долго и счастливо пой!

КАПЛЯ НА ЛИСТКЕ ТРОСТНИКА

На берегу речки Покши — островок тростника. В желобке жесткого листика теплым желудем — солнце пробило — капля дождя. Горит, сверкает, приманивает к себе.

Сколько ей жить, не знаю. И кто еще, кроме меня, увидит ее, тоже не знаю. Но она есть, она светится. Может, из нее напьется птица (журавлю — тому и нагибаться не нужно), может, в ней отразится это летящее над лесами облако? Или резко шевельнет ветер лист, и тогда каплю дружественно примет к себе речка Покша. И никто никогда не узнает, что была она на высоте тростника.

И я подумал: сколько еще неоткрытой красоты в природе.

РОДНИЧОК

На дне сырого оврага, поросшего ольхой, черемухой, малиной, смородиной, папоротниками, крапивой и крупными белыми лесными колокольцами, — родничок. К нему тропинка протоптана. Неугомонный. Кипит, крутит воду, песчинки подкидывает — искрой взблеснут на солнце и гаснут. Дни и ночи в работе. Когда родился — неведомо. Но сам, сам — никто не помогал — пробился на свет и живет: поит людей, птиц и зверей чистой-чистой, студеной-студеной, медовой-медовой водой, в которой столько лесных ароматов, что пьянеешь от радости.

Выбившись из земных глубин, перекипев сильными толчками, родничок сливается в ямку, копится, копится и выбегает из нее уже проворным ручейком, у него свой зазывный голосок, а в его чистой воде отражаются деревья, облака, солнце, звезды.

Весною с полей в овраг мутными потоками скатывается шальная, талая вода, сминает родник, топит. С неделю, а то и дольше его нет, но и за это время я успеваю соскучиться о нем. Но вот пронесет шумную полую воду, и, замытый глиной, забитый песком и травяным сором, родник вновь воскресает и начинает работать — юный, светлый, неугомонный.

К родничку кто-то положил два сухих обломка ольхи, становись на колени (такая вода достойна поклона!), чуть нагнись, и толчки родника придутся как раз на твои губы. Только лови. И пей, пей, сколько хочется. Никто не оговорит, никто не помешает.

Тут, подле родника, думается всегда хорошо, чисто, возвышенно. Вот так бы служить людям, как служит этот родничок, у которого и имени нет.

ЖИВОЙ СВЕТ

Под навесом лозняков на чистой теплой речной волне — белые-белые приманчивые звезды-лилии. Плыть бы и плыть бы им по реке, чаще встречаться с людскими глазами, радовать да удивлять, но все лилии на своих донных якорьках.