Тропинка к Пушкину, или Думы о русском самостоянии

– В тридцать восьмом…

– И у меня тоже взяли, а нас – в детдом.

– А за что?

Старик потупился, а палочка стучала:

– Вот, вот где корень-то. А Николай Павлович Михаила Орлова чуть жизни не лишил, а брата его Алексея оставил при себе правой рукой. Рылеева повесил, а жене пенсион назначил. Ну, а уж о Пушкине не говорю: у него ведь долгов было, как шелков, а кто его спас от долговой тюрьмы?

Палочка застучала победно.

– И все равно он был подлец, – слабо сопротивлялся первый и, что-то припомнив, стал быстро продолжать: – Мне рассказывал старый фотограф – он портреты Романовых делал еще в 1907 году, – как незадолго до смерти Николая Павловича приехал из Германии фотограф, умевший уже тогда делать мгновенную съемку. И вот он поймал момент военного парада на Царицыном лугу, когда все полки взяли «на караул» для встречи императора. Диковинную по тем временам фотографию показали царю, нототувидел только схваченный объективом непорядок: как один солдат поправлял кивер. Аты говоришь: Николай Павлович, Николай Павлович! – И, не дав возразить, снова кинулся в атаку: – Или вот здесь, – протянул руку в сторону Невского проспекта, – он однажды утром прогуливался и встретил мальчишку-гимназиста. Стоит, бедный, ни живой, ни мертвый, а царь выпучил на него оловянные глаза и спрашивает: «Почему воротник мундира не застегнут?» Тот дара речи лишился и только трясется от страха. Император поглядел на адъютанта – адъютант все понял: гимназиста схватили и поволокли на гауптвахту. На следующее утро докладывают: «Ваше Величество! Гимназист оказался горбатым, и мундир по сей причине ему тесен». Царь даже не покраснел, даже не сбился с ровного шага, только отрезал: «Сшить мундир по фигуре».

Мы от души посмеялись забавным историям, но старичок с палочкой, вытирая платком слезы смеха, все-таки не сдавался:

– Занятно рассказываешь, но и у него было добродушие. Однажды он пожаловался лейб-медику на боли в пояснице – после того, как ночь проспал на матрасе, набитом сырым сеном (он ведь во всем копировал прадеда). «А как же Ваше Величество не приказали камердинеру переменить сено?» – спросил доктор. «Да ведь он бы ревел весь день, скажи я ему об этом!» Ну, не деликатность ли, а?

– Темна вода в облацех, – заметил старичок в роговых очках и примирительно закончил:-А вообще, не нами свет начался – не нами и кончится. Однако нам пора.

И они, попрощавшись, ушли.

Ушли два неизвестных и до боли известных русских человека. Я глядел им вслед и думал еще об одной замечательной черте старых петербуржцев: для истории они были свои люди.

1996

Ищите женщину

Что такое день иль век

Перед тем, что бесконечно?
Хоть не вечен человек,
То, что вечно, – человечно.

Афанасий Фет

Не знаю, рождаются историками или нет, но роль господина случая в выборе жизненного пути ой как велика. Так или иначе, а мой выбор предопределила женщина, и предопределила довольно-таки удачно. Одним словом, французы правы: ищите женщину…

После Сахалина, в пятьдесят восьмом, я приземлился в Нижнем Тагиле. Однажды у старого демидовского пруда встретил девчонку и ахнул: смеялось сотканное из голубого и золотого сияния чудо!

Познакомились.

Она была проставила и напоминала Ассоль с гриновской бригантины. Я пал, сраженный.

Через год, синим зимним вечером, пошел, как в старое доброе время, просить ее руки.

Отец, старый кержак, встретил радушно. (Еще бы! Мы работали в одном цехе: он механиком, я – подручным сталевара.) Не скупился на угощение, посмеивался в усы, но как только я, запинаясь, смущаясь, заявил о заветном желании, его подменили на глазах. Стер улыбку, насупил брови и, обдав холодом светлых глаз, отрезал:

– Ты хороший парень, Толя, нов люди ишо не вышел!

Не помню других подробностей неудачного сватовства, но помню, что всю ночь бесцельно пробродил по огромному городу. Кровь кипела от негодования. «Старый черт! – думал я. – Вылез из грязи в князи и рабочего уже за человека не считает? Ну, погодите! Вы еще услышите обо мне!»

Ах, если бы молодость знала, если бы старость могла! Могли я подумать, что в годы моей зрелости многие юные богини уже без отцовских наставлений, добровольно, предпочтут романтичному Мечику из фадеевского «Разгрома» вездесущего, практичного Морозку, а в жизни – владельцев иномарок и солидных счетов в банке? Да, от новой морали за версту «несет нафталином» (было, было!), но сегодня она торжествует, и многие ее пленницы уже пожинают плоды своей практичности, не зная одинокими ночами, куда деться от темных окон, за которыми похоронена жизнь без имени, без любви, без судьбы… Впрочем, я ухожу в сторону от темы своего повествования.

Томила тоска, душила обида, но жизнь сильнее нашего желания жить или не жить, и спорить с природой бесполезно.

По натуре я ленив, однако русского человека Бог наградил страстью. В ее огне я сжигал горечь и жажду мщения, работая по восемнадцать часов в сутки: завод, школа рабочей молодежи… Боже мой! Где только силы брались?