Тропинка в небо<br />(Повесть)

В Залесье, где они жили вдвоем с отцом Велика, была только семилетка и, закончив ее, Манюшка встала перед выбором: или уезжать куда-нибудь, где есть средняя школа, или совсем бросить учебу. Ехать было не к кому, а оставить учение казалось ей полным крушением в жизни. Жизнь зашла в тупик, и выхода впереди не светилось. И, отчасти по инерции, отчасти из неосознанного упрямого желания перебороть обстоятельства, сдав последний экзамен за седьмой класс, она на следующий же день села за учебники восьмого: «Сдам экстерном, а там видно будет».

Целыми днями, обложившись книгами и тетрадями, лежала Манюшка на берегу озера — читала, решала задачи, делала выписки. Лишь трижды в день покидала она свое «лежбище» — ходила на обед и к проходящим поездам на станцию. Прогуливалась по платформе мимо вагонов, наблюдала чужой дорожный быт. На сердце было темно и тоскливо: вот едут люди к переменам, к новым делам, а она как замурованная в этом забытом богом Залесье. И вместе с тем поезда были для нее как вестники надежды: они приходили из другой жизни и уходили в другую жизнь, и Залесье не казалось таким уж забытым. И ночами снились поезда, и далекие паровозные гудки тревожили, манили.

Разрешилось все неожиданно просто. В августе приехал на каникулы Борис Бутузов — их сосед, годом раньше закончивший Залесьевскую школу. Вечером в Доме культуры он подошел к Манюшке.

— Привет от старых штиблет, — сказал отрывисто, выделяя каждое слово, и любовно тронул черный лакированный козырек фуражки.

— Привет! — Манюшка удивленно оглядела его. — Какая блестящая форма однако!

— Красивая, ага? — Борис дважды повернулся кругом. — Как видишь, офицерская. — Он потрогал стрелки на брюках, сдул невидимую пушинку с рукава кителя. — А я тебе привет привез из Днепровска. Догадываешься, от кого?

— От Вербака, что ль? — как можно равнодушнее спросила Манюшка.

— Догадлива. — Борис лукаво прищурился и потер пальцем блестящий латунный крап[1] на голубом околыше фуражки. — Делаем вид, что нам все равно?

— А нам и правда все равно.

— Ух ты! — Борис влюбленно глянул на голубой погон с желтой курсантской окантовкой. — В таком случае я тебя провожаю, ага?

— Давай.

Тут Борис сразу повел себя как победитель: придвинулся поближе и принялся охорашивать ее: разгладил морщинки на рукаве, поправил воротник жакета. В зале, когда погас свет, он бесцеремонно положил свою руку на ее ладонь и стал пожимать ее, поглаживать пальцами. Манюшка вежливо, но твердо пресекла эти нежности.

После сеанса, по дороге домой, он раза два порывался обнять ее, но получил решительный, хоть и в шутливой форме, отпор. Наконец ей надоели его поползновения.

— Знаешь что? Перестань подбивать клинья!

— Во дает! — опешил Борис. — А зачем же согласилась, чтоб проводил?

— Ну, ты ж знаешь: в Залесье свежий человек на вес золота… Расскажи-ка, что это за форма на тебе.

— Учусь в спецшколе ВВС. — Борис поскучнел. — Это средняя школа, готовит кадры для военных авиаучилищ. В спецухе три роты. Третья изучает программу восьмого класса, вторая — девятого, первая — десятого. Ну, что еще? Полное государственное обеспечение — рубон, обмундирование, учебники. Общага, правда, маленькая, большинство снимают койки на стороне. Школа платит за каждого тридцатку в месяц, остальное по договоренности с хозяевами. Доплачивают кто двадцать, кто двадцать пять, кто тридцать рублей. От квартиры зависит.

Манюшку все это очень заинтересовало.

— То, что нужно, — задумчиво произнесла она. — Жаль, что девчонок, наверно, не берут. Не?

— Да ты что! — снисходительно засмеялся Борис. — А ты бы пошла, ага?

— Я бы пошла, — как бы машинально повторила Манюшка, а сама вся напряглась, словно перед прыжком в холодную воду.

«Я бы пошла», — повторила она про себя, но уже осмысленно и утверждающе.

— Бывай здоров, — вдруг кинула Манюшка Бутузову и побежала домой.

Борису только и оставалось, что развести руками от неожиданности и обиды.

Ночь у Манюшки прошла без сна, а утром она объявила Николаю Степановичу, что через три недели едет в Днепровск. Он покачал головой: отговаривать, — знал, — бесполезно. В затею Манюшки он не поверил, но чем мог помог: выхлопотал в военкомате документ для предъявления в спецшколу (Доманова Мария — дочь погибшего фронтовика, просим принять в порядке исключения), добился в районо, чтобы приняли у Манюшки экзамены за восьмой класс, ну, и деньгами на дорогу снабдил, само собой. (Конечно, могла бы Манюшка обойтись и семью классами — для поступления в третью роту достаточно, — но не в ее характере было останавливаться на полдороге, да и трудов было жалко: столько готовилась к экзаменам…)