Тропинка в небо<br />(Повесть)

Манюшка начала было плакаться, что учиться дальше негде, так хоть сама себя будет учить, чтоб не потерять год, а вообще, пусть он посоветует, как ей дальше быть, но Николай Степанович озабоченно достал из кармана-пистончика часы, взглянул на циферблат.

— Ух ты, опаздываю! — И словно отмахнулся от ее забот. — Не переживай — как-нибудь устроится…

Ей сделалось так, словно он отпихнул ее от себя. Она знала, куда он спешил: видела дважды его с географичкой Валентиной Матвеевной — один раз в кино в клубе леспромкомбината, а еще — поздним темным вечером ходили в молодой посадке вдоль путей, как бы случайно задевая друг друга плечами и локтями и разговаривая про флору и фауну украинского Полесья. (Стыдно признаться, но она одним ухом чуть-чуть подслушала.) Как обидно ей тогда стало за погибшего Велика, его пропавших мать и сестренку, горько за себя! И злое чувство шевельнулось в душе, как будто Николай Степанович предал их всех. Хотя, если подумать хорошенько, так чего злиться: ему сорок, ей тридцать пять, пожилые, конечно, уже, но ведь не дряхлые же старики, и оба обиженные войной, а потому ни в чем не виноватые. Сама из таких обиженных, Манюшка, поразмыслив, поняла и даже оправдала их, но легче ей от этого не стало: усилилось отчаяние и теперь к нему прибавилось ощущение одиночества. С тех пор ей стало казаться, что Николаю Степановичу она не просто не нужна, но даже мешает.

«И чего выдумала, спрашивается? — говорила она себе сейчас, похаживая перед тумбочкой. — Если глянуть на дело здраво, то все становится на свои места. Я-то должна первая радоваться — возродится семья Мельниковых, порушенная Гитлером. Может, появится новый Велик».

И женитьба Николая Степановича повернулась к ней другой стороной — как месть за погубленную семью Домановых, как еще одна победа над Гитлером и его фашистами. Ибо торжествовала справедливость: обваливались, сравниваясь с землей, зарастали молодой травой окопы, пополнялись, восстанавливались семьи, рождались новые, а Гитлер и его фашисты гнили в сырой земле, и только бесславное эхо осталось от них на свете.

Нет, это хорошо, что будет теперь все-таки семья Мельниковых. Горько, что Домановых нет. Ее, Манюшкин, долг — со временем создать новую семью, хоть и не хочется замуж… Да и нечего пока забивать голову всякими глупостями, это еще успеется…

Отсюда мысль скользнула к Николаю Вербаку, их редким встречам и странным отношениям. Не поймешь, за кого он ее считает. Когда Манюшка приезжает, рад — видно по глазам. И ей с ним радостно и хорошо. А потом вдруг сворачивает на протоптанную дорожку: начинает докапываться, любит ли она его, а когда Манюшка говорит, что они друзья, в глазах его появляется ревнивый блеск, и он начинает уже окольными путями выяснять, кого же она в таком случае любит.

Любовь, любовь… Что они все носятся с нею, как кошка с куском мяса? Есть же вещи и поважнее! Да Манюшка с радостью отдала бы эту самую любовь со всеми пресловутыми объятьями и страстными лобзаньями за одно только красиво сделанное упражнение на турнике «подъем махом вперед»: ну никак оно не дается!

В караульном помещении стояли три узких топчана, длинный, в чернильных пятнах стол и несколько тяжелых табуреток. На топчанах только что прошла пересменка — двое, встав, ушли на посты, а двое бодрствующих заняли их места. Третий топчан занимал помощник караульного начальника. Он будет похрапывать полночи, а потом его место займет начальник караула, спец из первой роты, который сейчас читал за столом толстенную книгу. Манюшка и Игорь Козин, только что сменившиеся с постов, должны были два часа бодрствовать, прежде чем завалиться на топчаны, а потом, через два часа — снова на посты.

Игорь патрулировал во дворе, промок и продрог на холодном ветру под полуснегом-полудождем. Войдя в караулку, сразу занял место у батареи парового отопления и начал пылко ее обнимать. Манюшка с табуреткой тоже подтянулась туда — потрепаться после двухчасового молчания.

— О румяноликий брат мой М'aрий! — преувеличенно громко стуча зубами, воскликнул Игорь. — Клянусь полустоптанным каблуком моего левого ботинка, такой мерзопакостной погоды я еще не переживал!

— Погодка еще та, — поддакнула Манюшка. — Если хочешь, давай поменяемся постами.

— Благодарю вас, сэр! Предложите это своей невесте.

Манюшка пожала плечами.

— Не хочешь — как хочешь.

— Послушай-ка, зеленоглазый брат мой, — переменил разговор Козин, — а почему это ты никуда не поехала? Неужели торчать в вестибюле с раскуроченным противогазом и нестреляющей винтовкой предпочтительнее, чем полеживать кверху пузом на печи и жевать домашние калачи?

— Да видишь ли, отец у меня женился, так я решила не мешать им.

— Ну… если родной отец считает, что родная дочь помешает его супружескому счастью, тогда конечно… Клянусь блеском латуни на моих погонах, я и сам не поехал бы к такому отцу.

— Нет, он так не считает, хотя и неродной. Это я так считаю. А вдруг, думаю, и он так считает. Тьфу! Иди ты к чертям собачьим — запутал!