Тропинка в небо<br />(Повесть)

Спецшкола готовилась к празднику. Комсомольское начальство всех степеней — от замкомсоргов взводов до секретаря батальонного бюро — проводили заседания и разные мероприятия, а также индивидуальные беседы, чтобы «ликвидировать двоечников как класс», редакторы стенгазет и боевых листков «выколачивали» заметки и ссорились с художниками, «головастики» каждую свободную минуту вдалбливали знания в непутевые головы своих «клиентов», тоскливо и неприязненно думая: «Когда же до него дойдет? Я уже сам и то понял». На утренних смотрах и построениях свирепствовал комсостав, добиваясь идеального строя и движения, беспощадно гоняя нерях. У дверей Ленинской комнаты частенько толпились любопытные: там репетировали знаменитые на весь город певцы — старшина третьей роты Женя Кибкало, спец Иван Хижниченко и фельдшер санчасти Семен Сухой.

Манюшка до одурения «гоняла» Барона. Трош был непоседлив и ленив, старался по возможности подменить зубрежку какой-нибудь байкой. Они у него были весьма похожи одна на другую и, как правило, с трагическими развязками:

— Однажды на пляже (в кино, на танцах, в трамвае, в парке) я встретил девушку. Вы, княгиня, должны поверить мне — это было само совершенство: тонкий и гибкий, как ива, стан, карие (голубые, черные) глаза, подобные вишням (или спелой малине) губы. — Затем шло перечисление других частей тела, и они тоже сравнивались с какими-нибудь садовыми, огородными или бахчевыми плодами. Далее Трош применял один из девяноста трех способов знакомства, каждым из которых, по его словам, владел в совершенстве. События развивались стремительно. За знакомством непременно следовало свидание, затем наступала полоса «объятий и страстных лобзаний», потом финал: девушка совершала предательство или роковую ошибку, чего он простить не мог, хотя и продолжал ее любить, и они разлетались, как в небе самолеты.

Манюшку глухо волновали эти истории (тоже сказывалась весна), и, хотя она не очень-то им верила, — искренне возмущалась любвеобильной натурой Троша.

— Вы, барон, старый пошляк и развратник, — говорила она ему. — И очень жаль, что среди ваших пассий не нашлось ни одной стоящей девки, которая хорошенько начистила бы вашу наглую физиономию.

— С такими не водимся… Но какой однако грубый у вас жаргон, княгиня! Фу!

— Беритесь-ка за теоремку, барон. Она мигом выдавит дурь из вашей светской башки.

Как ни отлынивал Трош, как ни старался свернуть на дорожку приятной пустопорожней болтовни, настойчивость и дотошность Манюшки, доходящая до занудливости, давали свои плоды. Барон исправил двойки и на уроках не косил больше на преподавателей опасливым глазом — как бы не вызвали. Правда, были у него еще и троечки, но — полновесные, твердые, без натяжек.

У Барона была возможность отплатить своей мучительнице: каждый день они ходили в спортзал и тут уже Трош гонял Манюшку по всем снарядам до седьмого пота, безжалостно, даже с наслаждением. И когда у нее начало получаться и на перекладине, и на брусьях, и на кольцах, и коня одолела — физкультура стала ей нравиться. А это уже был залог успеха.

Вечер во Дворце культуры металлургов, как обычно, начался официальной частью — докладом замполита Ухваткина, чтением приказа начальника школы, вручением грамот. Перед концертом был перерыв. Толик, Вася и Манюшка прохаживались за колоннами в огромном парадном зале, где шли танцы. У стен толпились спецы и девушки.

— Ну что, Захарыч, посмотрим сегодня ваш спектакль? — подковырнула Манюшка.

— Да нет, знаешь, — закряхтел Захаров, — не успели подготовить, понимаешь.

— По-моему, у вас метод подготовки… кхе, кхе… подкачал, — подключился к разговору Матвиенко. — Вы чересчур много времени отдаете парным репетициям. А в пьесе ведь, наверно, есть и групповые сцены?

Толик попытался уйти от щекотливой темы:

— Что-то не видно ни Леньки, ни Игоря.

— А чего ж ты не пригласил Катю? — не отступалась Манюшка.

— Охо-хо, что-то нету, нету наших, — уходил в сторону Захаров. — Похоже, заговор провалился.

— А ты не глуховат часом? Смотри, засыплешься на очередной медкомиссии!

— Эх, жисть наша поломатая! Катя — не мой хвыномен.

— Так, так. Значит, по сердцу пусть отыщет друга и будет верная подруга и добродетельная мать? А мы пойдем к другой… Кхе, кхе… а это как называется… дай бог памяти…

— Разврат! — как печатью пришлепнула Манюшка.

Толик иронически посмотрел на нее сбоку.

— С твоим моральным кодексом, Марий, воспитательницей у ангелов работать. Или надзирательницей в тюрьме… Ага, а вот и наш Блондин-брюнет.

Хмурый Синилов стоял у картины, висевшей на стене, и делал вид, что внимательно ее рассматривает — это чтобы к нему никто не приставал.

— Теперь не выпускаем его из сектора наблюдения, — распорядился Захаров. — А то, чего доброго, смоется. Но куда же Козин испарился?

Этим были озабочены все «заговорщики». Во время первого отделения концерта они крутили головами, тревожно перешептывались. Вокруг Синилова незаметно для него образовалось оцепление.