Тропинки к паучьим гнездам

Костю я больше не видел никогда. Он исчез из моей жизни. И хоть я и говорил себе, что он просто служит в смежном засекреченном отделе или где-то выполняет очередное задание, я знал, что Кости Лебедя, единственного человека, который хотел заодно с собой спасти и меня, уже не существует, и заложил его я. С этого времени я сломался. Внешне я был спокоен и невозмутим, работая как и прежде в Москве. Потом, через два месяца, меня перевели в Лондон, и я обосновался в дипломатическом корпусе. Это было повышение, которому позавидовали бы многие. Но знали бы они, какие кошмары мне снились ночью, что происходило со мной в то время суток, когда люди отдыхают. Я неотступно думал о Косте. Я почти наверняка знал, что произошло в тот день, когда я приговорил к смерти своего, пожалуй, единственного друга. Его вызвали на доклад, и когда он вошел и сел перед Осиловым, за его спиной появились двое. Я знаю наверняка – Костя понял все, когда Осилов объявил ему о его возвращении в Москву и когда один из верзил закатил его рукав и вколол ему в вену чудо-препарат всех разведок – дормикум. Я надеюсь, что он простил и понял меня, если это возможно простить. Но я знаю точно, что он меня понял, как я понял бы его. Управление не оставляло выбора – это был главный принцип работы ГРУ. Что сделали с Костей в точности – я не знаю. Пулю в затылок там, в Москве, или крематорий, предварительно засняв все на ленту, в назидание «потомкам»… Не знаю… Только знаю, что я потерял покой. Мне было очень плохо. И впервые за всю свою жизнь я почувствовал себя убийцей.

В Лондоне я проработал около четырех лет. И все это время неотступно меня преследовало чувство то ли вины, то ли омерзения к себе самому. И чувство это нарастало. Внешне я был спокоен и невозмутим. Днем мои сомнения и кошмары, вытесняемые рутинной работой и каждодневными заботами, как бы уходили на задний план. Но ночью меня терзали кошмары.

Не знаю, что я наговорил во сне, не знаю, что услышал мой сосед по комнате. А может и просто по причине массовых кадровых изменений, лихорадящих командование ГРУ. Но когда в один из дождливых осенних дней меня вызвал все тот же полковник Осилов, и за моей спиной выросли две фигуры, я понял, что участь моя решена.

На следующий день я садился в самолет на Москву, безучастно спокойно смотря впереди себя под воздействием все того же дормикума и в сопровождении все тех же двоих.