Тропинки в волшебный мир

— Карась есть, правда, мелкий, но есть, хорошо летом в верши идет. Я каждый день по ведру и больше налавливаю, а ставлю только на ночь, днем-то некогда: на работе. Но все мелочь, как старинные пятаки, иногда же, особенно по весне, и крупные вваливаются. Иной раз крупнее марийского лаптя вытянешь и удивляешься, как это только он в горло верши ухитрился пролезть, — улыбнулся своему сравнению Михаил.

Ивану, видимо, надоело с нами и говорить о хорошо известных вещах, и он спросил, не обращаясь ни к кому: — Ну, что будем делать? Здесь стоять или куда пойдем? Зря ко мне не соглашаетесь, рыбец славный будет, — щелкнул он по пестрому щучьему хвосту. — Миг ведь один. Пока тут болтали, давно все готово было бы…

Мне много раз приходилось бывать в марийских хуторах и селах, в лесных сторожках, есть и пить там. Приходилось бывать даже на свадьбах и на больших праздниках. Поэтому я хорошо знал почти все национальные кушанья и напитки, а вот о рыбце слышал впервые. Я спросил Ивана, что это за блюдо и как оно готовится.

— Да просто печеная рыба, вот и все, — пояснил Михаил. — Щука прямо целиком запекается в тесте, вот и все. Это даже не народная, а скорее охотничья еда. А очень вкусно.

— Это что, вроде кулебяки или расстегая?

— Да что вы, нет же! — опять объяснять Михаил. — То рыбные пироги, а это просто печеная рыба, вот и все, еще раз говорю. Пресное тесто. Да его потом и не едят: все в золе да в углях. Просто рыбу в нем пекут, чтобы в своем соку была. А впрочем, можно и сходить, рядом ведь.

Дмитрий Николаевич посмотрел на меня, как бы спрашивая: а может, и в самом деле сходим? Я согласился, и мы снова вернулись на хутор.

Рыбец и впрямь готовился быстро, по-охотничьи. Жена Ивана, худенькая черноглазая Маша, или Марюк, как по-своему зовет ее Иван, краснощекая, с природными кудряшками, круто замесила из ржаной муки тесто, раскатала его скалкой. Иван тем временем очистил со щуки чешую, круто посыпал ее солью и перцем. Маша взяла у него рыбину и, не потроша, завернула ее целиком в тесто, кое-где прищипала концы и сунула это изделие, больше напоминавшее снаряд, чем пирог, в вольную печь прямо в горячую золу; Меня, признаться, немного покоробило. Я ожидал чего угодно, только не того, чтобы рыбу запекли непотрошеной. Когда Иван с Михаилом вышли на крыльцо покурить, а Маша — зачем-то в сени, я сказал об этом Дмитрию Николаевичу, все еще неприятно морщась.

— Чудак, — усмехнулся он. — В этом-то как раз и есть весь смак. Почитай, вся Сибирь, начиная с Урала, точно так же рыбу запекает. А выпотрошенная — это уже не то. Воблу, густеру, чехонь, леща и другую всякую бель солят, валят и коптят непотрошеной. Так в ней весь внутренний жир сохраняется. Видел когда-нибудь маканку потрошеную? То-то.

Вернулись курильщики, пришла Маша, стали вынимать запеченную рыбину. Иван положил ее на деревянный поднос, ловко обломал корки, вынул и выбросил кутырь — все внутренности, и блюдо готово. Рыбец и впрямь оказался очень вкусным и сочным. От него потянуло таким ароматом, что, казалось, и сытый человек не отказался бы от лишнего кусочка.

— Вот это рыбец! — похвалил Дмитрий Николаевич, выламывая щучью голову., — Прав Иван, вечером из этой щуки такого бы рыбца не получилось. Славная еда. Чуть ли не живая в собственном соку запеклась.

Мы плотно закусили удивительно вкусно приготовленной щукой, стали закуривать.

— А теперь и в лес пора, — сказал Дмитрий Николаевич, вылезая из-за стола. — Обязательно надо сходить. Тетеревиные тока поищем, посмотрим, где удобнее с крякушей повидать зорьку, скрадки сделаем. А вечерком, может, на тягу вальдшнепов ударимся. Если утром проспали, надо хоть вечером наверстать.

Михаил от прогулки в лес отказался, сославшись на ногу, которую он уже натрудил. Пошел с нами Иван. Он проводил немного Михаила и догнал нас у самого леса.

В лесу, меж деревьев, на солнечных прогревах, порхало несколько бабочек-лимонниц. Глядя на них, я вспомнил, что Иван работает в колхозе пасечником, и спросил, выставили они из омшаника своих пчел или еще нет и как они перезимовали.

— Нет еще, голова, — ответил он, — холодновато. Смотреть будто и тепло, а для пчел холодновато, и ветерок все остренький тянет. Денька через два, если погода не изменится в худшую сторону, выставим. А ты чего спрашиваешь? — обратился он ко мне. — Нешто я теперь бегал бы по лесу с ружьем, коли выставили бы пчел? Некогда было бы.

— А что это, Ванюша, — сказал Дмитрий Николаевич, — я все смотрю: ваши хуторские ребята целыми днями с ружьями по лесу шатаются, и в колхозе никто не работает. Что это за праздник у вас?

— Нам везет! — улыбнулся Иван, оборачиваясь к Дмитрию Николаевичу. — У нас в хуторе одна полеводческая бригада, а центр колхоза и все основное хозяйство — в селе. Нам несподручно ходить на другие работы, да наших и не посылают: там своих людей хватает. Наш хутор целиком все лето в поле занят. На сенокосы ездим. Зимой наши хуторские в лесу работают, лес валят да трелюют. Так что мы не меньше других работаем. А сейчас просто выходу никуда нет, вот и гуляют ребята с ружьями. Лес-то рядом!