Тропинки в волшебный мир

Дед Ухватов взял горсть земли, понюхал ее и, скатав из нее шарик, с силой кинул на пашню. Шарик не развалился.

— Два дня мало, Петр Кузьмич, не ранее недели поспеет тут земля, — авторитетно заявил он. — Ниже тут совсем грязь, вон еще в ложбине снег не сошел.

Агроном Емельян Иванович Слепнев тоже скатал шарик, и, шмякнув его о межу, согласился с дедом.

— Рано, — заявил он. — Через два дня спашем — может заклекнуть или снова заплывет.

С ними согласились все.

Деда Ухватова, всю зиму отлынивающего от колхозной работы по причине «ломоты во всех костях и нутре», председатель тут же, в поле, назначил сторожем на тракторный стан.

Дед было заупрямился, стал ссылаться на свои годы и все на ту же «ломоту», но, когда сметливый Петр Кузьмич, хорошо знающий строптивый характер деда, сказал, что ставят его не просто сторожем, а для порядку, Ухватов согласился.

Вечером этого же дня, сидя на порожке тракторной будки, старый пьяница хвастался сидевшим у костра трактористам и плугарям:

— Всю жизню землю пахал, наскрозь ее, матушку, вижу. Недаром Кузьмич в качественники меня определил. Это ведь как понимать надо — правая рука агронома, а может, и выше того.

Утром на тракторном стану вспыхнул скандал. Михаил Ефимович чуть свет послал два ДТ-54 — Ваньки Крюкова и Михаила Жомкова — бороновать по косогорам зябь, а «Беларусь» Андрея Гусева — к Мокрому Кусту запахивать раскиданный накануне навоз. Три другие машины — С-8 Cемена Золотова и два ДТ-54 — остались на стану: работы им в этот день не предвиделось.

Не успели занаряженные трактора скрыться за первым косогором, как к табору подкатил на мотоцикле уполномоченный райисполкома статистик Конев.

— Почему вчера не прислали сводку о закрытии влаги и севе? — с ходу набросился он на бригадира. — Вы что тут, не бороните и не сеете, что ли?

— Да так оно и есть, — ответил Михаил Ефимович. — Еще ни одного гектара не сделали, нечем отчитываться-то.

— Это почему же?

— Сыро… Земля не подошла.

— Интересно. Везде подошла, а у вас нет? Вы что тут, дезорганизацией занимаетесь, так, что ли? Все поля голые, земля сохнет, а вы прохлаждаетесь, чего-то ждете, даже выборочное боронование не начали. Почему трактора простаивают?

— Так делать нечего, объясняю вам.

— Ах, делать нечего, — с сарказмом улыбнулся Конев. — Сколько у вас оплывшей зяби?

— Немного есть…

— Немного, говоришь. Я сейчас проверял. Только в одном месте у Ташлинского леса гектаров десять нашел, а ты говоришь, немного. Почему не послал трактора на перепашку?

— Да говорю же вам, сыро, земля не подошла. Ни слова больше не говоря, уполномоченный повернул сво мотоцикл и запылил к правлению колхоза. Через полчаса в таборе собралось все колхозное начальство.

— Сейчас же начинайте перепахивать зябь у Ташлинского леса, — коротко распорядился Конев. — Иначе буду писать докладную секретарю райкома. Сев задумали срывать. Да за такие дела под суд! Знаете небось, что весенний день год кормит, не маленькие. В прошлом году об эту пору сев заканчивали, а нынче?

— То в прошлом, — вставил агроном, — а нынче не по нашей вине весна запоздала.

Яков Ухватов, от природы любивший поспорить с любым начальством, ходу не давал уполномоченному, тыкал ему в грудь старой овчинной рукавицей, доказывая:

— Ты то посуди, добрый человек. Землица-то ведь еще не созрела, как ее будешь пахать? Если тесто в квашне не подойдет, будет тебе баба хлебы печь, будет? Никогда! Так и настоящий крестьянин неспелую землю не будет тревожить. А кричать да махать руками мы все мастера, это нехитро. Надо суть понять. Или мы своей-то земле лиходеи?

— Ты отвяжись, дед, не путайся, без тебя разберем, — грубо оборвал старика Конев.

Но дед был не из робких.

— Как так! — вспылил он. — Меня вчера при всем честном народе Петр Кузьмич качественником в бригаду назначил, а ты доброго совета слушать не хочешь. Если ее, землю, ссильничаем, она заклекнет, и никакого росту из нее не будет. Придется потом все заново переделывать. Чуешь, к чему это клонит? Заново! Поверь моему слову. Всю жизнь на земле сижу, знаю, когда пахать и когда сеять надо.

Чтобы покончить этот никчемный спор, председатель распорядился начать пахоту. Обычно первую борозду в колхоза каждую весну по традиции проводил Семен Золотов, старейший тракторист, в первые годы коллективизации работавший еще на «Фордзон-Путиловце».

— Давай, Семен, заводи, — махнув на все рукой, невесело сказал бригадир. — Первая борозда за тобой.

— Не буду рвать машину. Мне на ней целое лето работать, — наотрез отказался тракторист. — Мы тут все дураки да лодыри, один он только работничек в хромовых штиблетах выискался. Вам бы, Михаил Ефимович, не машины рвать давать распоряжения, а урезонить его. Мы разве меньше в земле смыслим?

Проводить первую борозду поехал татарин Набиев. Работал он в бригаде лет пять. В селе уважали тракториста, однако мудреного имени его никто толком запомнить не мог, и все попросту звали его Наби.

Дед Ухватов плюнул от злобы и, шмякнув об землю перед самыми ногами председателя свой малахай, заявил: