Тропой мужества

Бесхребетный поднял взгляд и посмотрел на комиссара.

– Ничего не хочешь мне сказать? – добавил Иванцов.

– Думаете, я предатель?

– А разве нет?

– Я не предатель! – твердо ответил Бесхребетный.

Иванцов посмотрел Бесхребетному в глаза и неожиданно понял: боец не врет. Но как такое может быть, факты-то другое говорят? Но для чего он спрятал документы?

– Когда нас еще по лесу вели, – начал говорить Бесхребетный, – я заметил, как немцы идут. Стопой листву раздвигают, по сторонам смотрят, руками и оружием не машут. Явно лес знают. Они и могли тихо охранение взять.

Иванцов уже знал, что в основном немцы углубляться в лес не любили. Чащи побаивались. Особенно сейчас, когда у них в тылу много окруженцев бродит.

– Откуда ты узнал, что немцы идут?

– Я их почуял, – ответил боец. – Не надо так смотреть. Куревом запахло, а у наших откуда курево? В лесу запахи далеко чуются. И ветер в нашу сторону дул.

– Не сходится. Говоришь – лес знают, значит, про запахи тоже.

– Может, да, может, нет, – пожал плечами Бесхребетный, – но они покурили, а потом приказ – в лес идти.

– Возможно, – согласился Антон. – Тогда откуда они узнали, где мы?

– Не знаю, – ответил боец и в отчаянии стукнул кулаком о колено. – Не знаю!

Немного посидели в молчании. Иванцов перебирал варианты, и вдруг все факты выстроились по порядку. Каждый встал на свое место. И название всплыло в голове – пазл. Не хватало лишь одного – кто их предал? Ушаков, Яхнин, Хабаров, Тесов, Куприн? Кто-то из них? Антон хорошо знал Хабарова Тесова и Куприна. Эти трое бойцов из его батальона. Ушаков и Яхнин прибились недавно. Ушаков? Нет, он настоящий комсомолец! Яхнин? Нет, так нельзя…

А может, нас выследили? Случайно заметили и дождались момента? Антон вздохнул.

– Нашивки и петлицы ты срезал? – спросил он.

– Я.

– Куда партбилет и командирскую книжку дел?

– Все в планшетку сунул, а ее под пень спрятал.

– Зачем?

– Помните Визина и Шлепко? – спросил Бесхребетный.

– Это те бойцы, что при нападении на немцев погибли?

– Да, – кивнул боец. – Так они рассказывали, как после налета двадцать второго в плен попали. Их согнали всех, выстроили и сразу потребовали выйти евреев и комиссаров. Понятно, что никто не вышел. Так один немец прошелся вдоль строя, выхватывая почти через одного кто не понравился. Отделенных отвели к стене и сразу расстреляли. А остальным объявили – что все евреи и комиссары подлежат немедленному расстрелу. Вот так, товарищ комиссар.

То, что те погибшие бойцы успели побывать в плену, Иванцов знал, и что бойцы удачно сбежали, воспользовавшись суматохой во время налета тоже, но про расстрел они ничего не рассказывали.

Из памяти возникли аналогичные образы. Расстрельная команда. Немец в черной форме. И избитые при допросах несломленные бойцы. Несломленные…

– Почему ты не ушел? – задал очень важный вопрос Антон. – Почему не бросил меня… нас?

– Как можно? – оторопел боец. – А потом как жить?

– Как-как? Как все живут.

– С гнилью в душе? – горько спросил Бесхребетный. – Чтоб ежедневно она жгла изнутри? И бояться, что кто-то узнает? Нет, я так не могу. Меня не так учили.

Слова вызвали удивление. Антон внимательно смотрит на бойца и неожиданно задает провокационный вопрос:

– Даже после того, что с тобой сделала советская власть?

Теперь боец удивленно смотрит на Иванцова.

– Странно слышать такое от вас, товарищ батальонный комиссар. Власть – это люди, а они разные. Да, Проплешко с остальными были последними сволочами. И после суда, особенно после смерти мамы и бати, я ненавидел власть. Но встретил других людей. Горянникова, Климина, Фурмана, бригадира нашего, они хорошие люди. Настоящие советские люди. Они тоже власть. Другая власть. Настоящая. Советская. Вы тоже настоящий советский человек. Поэтому я никак не мог бросить ни вас, ни своих товарищей.

И Антону стало немного стыдно за плохие мысли и за сомнения.

– Как тебя по батюшке?

– Семен Агеич, – улыбнулся Бесхребетный.

– А я Антон Викторович, – и Иванцов протянул руку.

От крепкого рукопожатия в ране стрельнуло, и все тело наполнилось болью. «Если так пойдет, – подумал Антон, – то даже до рассвета не дожить».

– Болит? – насторожился Семен. – Отдохните немного, товарищ… Антон Викторович.

«Антон, это Сергей, – раздалось в голове. – Не удивляйся, это не сон и не бред. Все то, что ты видел – это будущее, я его тебе показывал. Извини, что не объявился сразу. Так было надо. Я не мог рисковать, но теперь рискнуть надо. Других возможностей нет. Ты уже знаешь цену нашей Победы. И есть возможность спасти миллионы жизней. Расскажи все бойцу. Пусть уходит. У него получится добраться до наших. Только уговори его». – «Как?» – «Я тебе покажу, а ты решишь сам, как ты это сделаешь».

И перед глазами цифры – 125. Но это не просто цифры. Это хлеб. Норма в день. В день! И в нем очень мало муки, в основном жмых и целлюлоза. Этот хлеб не имеет вкуса, от этого хлеба боли в животе, но это жизнь, потому что хлеб. Он съедается весь, до мелкой крошки. А также студень из столярного клея… двадцать два блюда из прессованной свиной кожи… и многое другое… все, что удается добыть из еды.