Тропой мужества

Теперь медики работали на износ, так как и подменить некем, и отдохнуть некогда. Командующий обещал помощь, но в это верилось с трудом. По информации «гостя», немцы давят активно, раненые поступают постоянно, и вряд ли у других медчастей найдутся свободные врачи и фельдшера. Разве что мобилизовать местное население в помощь.

Кровь тампонами удалена, и врач осторожно вводит щечки зажима в рану, захватывает кусочек рваного металла, чуть-чуть поворачивает, и вот осколок удален, напоследок звякнув в металлической чашке.

– Осталось зашить, – устало произносит Павлов. – Давай, Михаил, только не спеши.

Маевский заправил нить в иглу, зажал ее в браншах иглодержателя, свел края раны и начал накладывать швы, а хирург внимательно следил, одобрительно кивая.

На соседнем столе тоже идет операция. Военфельдшер Кошкина удаляла пулю из бедра раненого. Ассистировала ей молодая медсестра, эстонка Вилма Меримаа со смешным акцентом, светлыми прямыми волосами, собранными в пучок, и очень красивым лицом. А глаза у девушки…

У Михаила внутри неожиданно потеплело, причем лавинообразно. И очень захотелось взглянуть на девушку. Он не сразу сообразил – чувство не его, а «гостя».

«Не отвлекай. Я занят».

«Не могу я уже на кровищу смотреть, – буркнул Паша, – лучше на нее».

«Не забывай, операция идет, – ответил Маевский, накладывая последний шов. – И не вмешивайся».

«Ладно, потерплю. И… я, наверно, влюбился».

«Как вовремя!»

И Михаил невольно усмехнулся.

– Что? – спросил Павлов.

– Ничего, Валерий Семенович, закончил.

– Хорошо. Теперь наложи повязку. Я помогу.

Через пять минут хирург позвал санитара и распорядился отнести ранбольного, после чего сказал Маевскому:

– Пойдем, Миша, подышим.

Михаил был не против, тем более что дико устал, однако старался вида не подавать. Снимать передник он не стал, только, как Павлов, стащил с рук перчатки и вышел наружу.

– Это хорошо, что боец без сознания был, – сказал хирург, закуривая.

– Да, – согласился Миша. – А что, обезболивающего совсем не осталось?

– Совсем, – ответил врач и облокотился на дерево. – Скоро и перевязывать нечем будет.

Михаил вздохнул и тоже собрался прислониться к березе, но отпрянул, ощутив резкую боль в предплечье.

– Что?! – встрепенулся Павлов.

– Укололо что-то, – ответил Маевский, потирая маленькую ранку. Кровь выступила, но немного.

– Надо обработать, – озаботился Валерий Семенович. – Еще заражения не хватало.

После чего они одновременно посмотрели на дерево, сразу обнаружив причину – в стволе торчал осколок. Часть его выступала на пару сантиметров и была очень остра.

– Наверно, после того налета, – предположил Павлов. – Надо же, я тут часто курю и не замечал.

Маевский потрогал металл и сказал задумчиво:

– Тоже рана.

– Не смертельная. Ты мне скажи, Миша, откуда ты все взял?

– Что?

– То, что в тетрадь записал. Капитан мне всего не показал, но про penicillium спросил. Это ведь лекарство, как я понял.

– А что вы капитану ответили?

– Так и ответил – лекарство.

– Это очень хорошее лекарство, Валерий Семенович и… – неожиданно Миша поперхнулся, – больше я ничего добавить не могу. Извините.

После чего Маевский мысленно выругался. «Я же просил не вмешиваться!»

«Не вмешайся я, пришлось бы многое объяснять, а это нежелательно».

– Не можешь… – Павлов выдохнул дымом, – ладно. А почему ты институт бросил?

– Я не бросал, Валерий Семенович, – посмурнел Маевский, – меня отчислили.

– Как?! – выдохнул врач. На его лице даже усталость пропала.

– Как сына врага народа, Валерий Семенович, – со злостью ответил Михаил.

– Не верю… – пробормотал Павлов. – Я же хорошо знаю твоего отца.

Отбросив папиросу, врач торопливо достал пачку, вытряхнул новую папиросу, постучал ею об картонку и вставил в рот. Прикурил.

– Давай-ка, Миша, – после долгой паузы произнес Павлов, – расскажи все с начала.

– За отцом пришли первого июня вечером. Забрали, даже не дав собрать вещи. Просто увезли и все. Я ездил в наркомат, спрашивал, но мне ничего там не сказали. В институте от меня начали шарахаться. Все друзья отвернулись. Я как в вакууме оказался. Третьего июня на комсомольском поставили вопрос об исключении меня из комсомола. И все проголосовали единогласно. Единогласно! – выкрикнул Михаил. – Понимаете?!

– И исключили по той же причине? – тихо спросил Павлов.

Маевский кивнул.

– И никто не вступился? И всем плевать, что ты шел на красный диплом?

– Спасокукоцкий[6] был против, – вздохнул Михаил, – он даже Бакулеву[7] звонил, но их из парткома одернули.

– Корельский постарался?

– Он.

– Да-а-а, дела… – протянул задумчиво военврач, затем встрепенулся, – а потом?

– Сергей Иванович посоветовал мне уехать и поработать в Белоруссии. Даже письмо написал своему другу. Тот помог мне ветеринаром устроиться в колхоз, а про отца советовал молчать, да и я сам понимал. Потом война…

Михаил замолчал и закрыл глаза. И что теперь сделает Павлов? Прогонит? Тоже отвернется? А если Перепелкину скажет, то точно за немецкого шпиона примут, тут и к гадалке не ходи… стоп! Последняя мысль была не его.

«Думаешь, если капитан об этом узнает, то все сведения примут за фальшивку?»