Тропой памяти (СИ)

Уловив приглашающий жест матери рода, Шара поспешно скинула лархан и принялась расшнуровывать сапоги. Покончив с этим делом, девушка подошла к сбитой в корчах постели безногого и зачем-то сильно дернула себя за левый отворот воротника. Тут же в подставленную ладонь скатился малый, не более мизинного пальца, керамический сосуд. Сорвав зубами сургуч с опечатанного горлышка, Шара опустилась на колени и прижала голову больного к тюфяку, а затем, изловчившись, всыпала в кричащий рот половину содержимого скляницы. Так… все правильно, даже под язык попала… Шара не знала, каков будет толк с половины нужного количества, и будет ли вообще, но иного выхода все едино не наблюдалось, разве что добить. Постояв у постели с минуту, она направилась к следующему. Нда-а… Похоже, этот, в отличие от первого, совсем плох, неизвестно, сколько ему осталось — уже и дышит через раз… Может, и не стоит на него гохар расходовать, лучше скормить остатки его приятелю? Ну, да ладно, что ж она, в самом деле, ученый лекарь, что ли — на глазок исход предсказывать? Авось повезет… С этими мыслями она решительно всыпала вторую половину порошка меж зубов умирающего. Все… Теперь — ждать… О, Мелх-хар, только бы помогло!

За пологом раздался шелест шагов, и кто-то тихо окликнул по имени вождя, каменным изваянием застывшего на пороге пещеры. Рагхулун вздрогнул, точно очнувшись ото сна, поклонился матери рода и вышел, опустив за собой свисавшую почти до земли шкуру. Говорили в коридоре негромко, но Шара успела расслышать:

— Дозорные вернулись от Восточных врат. Чужаки покинули пещеры… вот, напоследок только и успели…

— Кто? — еле слышно спросил голос вождя.

— Рушнак… — ответствовал собеседник. — Единственный, кто за й’танг успел схватиться. Десятый шарух за эту ночь… на, возьми.

Шара вздохнула. Рраугнур-иргит сказал правду. Рушнак… так, кажется, звали того самого стража, что рявкнул на непрошеную гостью «губур ар-та». Вот тебе и губур, ирк-мани из Мордора…

Тем временем, ядовитое зелье начало действовать. Крики сменились редкими стонами, дыхание тяжелораненого выровнялось — настолько, насколько это позволяли поврежденные внутренности. Хар-ману и ее помощница недоверчиво следили за этими переменами, однако сомнений не оставалось — боль медленно уходила из искалеченных тел. Это означало, что настала пора действовать дальше, и лучница решила не путаться у целительниц под ногами. Влезая на пороге в свои знаменитые сапоги, она подумала еще, что личная аптечка была не самым бесполезным изобретением непобедимой армии Унсухуштана.

Что же до прочего, то эта нескончаемо долгая ночь оказалась с избытком полна новых истин, и сейчас все они настойчиво требовали раскидать их в голове аккуратными кучками. Ох… Вытащив из-за пазухи кисет, Шара принялась набивать трубку. Прикуривать от очага, даже если он совсем рядом, ни одному нормальному орку ни в жизнь в голову не придет, да и тем более — места чужие, так что ну его… Кресало и трут нарочно придуманы. Запалить трут удалось с первой же искры, веселый огонек нырнул в обкуренное нутро трубки, побежал по свернутым сухим табачным листьям. Наш, нурненский… хотя сейчас неплохо бы умбарской контрабанды или даже Шагратовой отравы неизвестного происхождения — покрепче, чтоб мозги прочистило. Ну да ладно…

Попыхивая трубкой, лучница раз за разом прокручивала в памяти разговор с Древним: безусловно, пока что это самое важное, что ей удалось узнать в Туманных горах. История шамана о коварном Кхуру тоже заслуживала внимания, и все же известие о прошлом Харт’ана Гортхара поражало намного больше, нежели действия какого-то очередного самозванца. Гортхар-сама — Ученик и Сотворенный Крылатого… того самого Мелх-хара, на чье имя в Унсухуштане наложен строжайший запрет. Но как? Почему? Ведь, казалось бы, Ученик должен всячески почитать и превозносить Учителя, славить его на каждом шагу, но вместо этого…