Читаем Тропою грома полностью

Мать Фиеты, седая сморщенная старуха, и в самом деле отплясывала напропалую в паре с таким же сморщенным седым стариком, который ради такого случая даже расстался со своей всегдашней клюкой. А поодаль стояла Фиета со своей старшей дочерью, девочкой лет четырнадцати, они хохотали от всего сердца и криками поощряли бабушку и ее длиннобородого кавалера.

Проповедник и сестра Сварц вошли в круг танцующих.

По Большой улице, среди черных теней и отсветов от костра, ковылял Сумасшедший Сэм, направляясь туда, откуда доносилась музыка. Он шел не так, как ходят все люди. Он как-то подскакивал на левой ноге, волоча правую. Туловище у него было изуродованное и искривленное на сторону. Но он не всегда был таким.

Было время, когда спина у него была прямая и стройная, походка легкая, осанка гордая. Это было давно. Очень давно. Без малого тридцать лет тому назад.

История о том, как Сэм стал калекой, это история его любви. Он любил девушку, и девушка его любила. Это было очень давно, и девушка была белая.

И однажды рано утром несколько стиллевельдцев по пути на окрестные фермы, где они работали батраками, проходя через поле, наткнулись на какую-то груду окровавленной человеческой плоти. Разглядев ее, они узнали в ней Сэма. Они отнесли его обратно в деревню, думая, что он мертв.

Череп у него справа был размозжен и вдавлен, словно от ударов каблуком. Ребра с правой стороны почти все переломаны. Правая рука перебита в нескольких местах. Справа в паху была глубокая кровавая рана. Вот в каком виде его нашли на поле в то раннее утро около тридцати лет тому назад. Сперва все думали, что он уже умер. И ошиблись. Потом решили, что он все равно скоро умрет. И опять ошиблись. Целую неделю он пролежал без памяти. Но он выжил.

И с тех пор он стал ходить вприскочку, подпрыгивая на левой ноге и волоча правую. И с тех пор на голове у него с правой стороны осталась огромная мозолистая шишка. Из юноши он сразу же стал не то стариком, не то человеком без возраста.

Кто над ним это сделал, так и не удалось узнать. Сэм избегал людей и только ночью бродил по долине. Со временем он прибился к Большому дому на холме, это получилось как-то само собой. Он работал там, когда ему хотелось; уходил, когда ему нравилось, а его там всегда кормили и давали ему поношенное платье…

Сэм все ковылял и ковылял по улице, пока не дошел до самого костра. Его встретили ласково. Кто-то принес ему кусок жаркого. Другой — тарелку. Третий — ломоть хлеба. Еще кто-то подал ему пива. Они все жалели его — как здоровые люди жалеют идиота или помешанного. В глазах у него вспыхнул странный огонек, но он покорно и молча брал все, что ему подавали. Каждый считал своим долгом сказать ему ласковое слово, о чем-нибудь спросить, но, спросив, они тут же отворачивались и уходили, не дожидаясь ответа. Сэм бродил среди них, как немая тень. Потом он увидел Фиету. Она тоже увидела его, подошла, положила руку ему на плечо.

— Ну, как ты, Сэм?

— Ничего, хорошо, — ответил он неожиданно глубоким и чистым голосом. Странный огонек в его глазах погас. — А ты?

— Все так же, — сказала Фиета.

— Это по случаю приезда Ленни Сварца? — спросил Сэм, оглядываясь.

Фиета кивнула.

— Его требуют в Большой дом, — сказал Сэм.

— Вот он, — сказала Фиета, показывая на Ленни. — Я говорила с ним. Он хороший. Я уговаривала его уехать, но он не хочет.

— Зачем ему уезжать?

— От этого ученья нашим одно горе будет, Сэм.

Сэм посмотрел на нее, и какой-то ясный, умный свет озарил его изуродованные черты.

— Я считаю, что ему нужно остаться, Фиета.

В глазах Фиеты блеснуло удивление. Сэм сделал попытку улыбнуться, и левая сторона его лица мучительно искривилась. Глаза Фиеты вдруг наполнились слезами. Она снова положила руку ему на плечо.

— Как твоя голова, Сэм?

— Сейчас как раз очень хорошо, — ответил он и заковылял к Ленни.

Подойдя, он тронул его за локоть. Проповедник и мать Ленни вышли из круга и направились к ним. Ленни обернулся к Сэму. «Это, должно быть, и есть Сумасшедший Сэм», — подумал он.

— Меня здесь зовут Сумасшедшим Сэмом, — сказал Сэм. — А вы — Ленни Сварц. Герт Вильер сказал, чтобы вы сейчас же пришли в Большой дом. Он хочет с вами поговорить.

— Герт Вильер, — вполголоса повторил Ленни, припоминая свою недавнюю встречу с Сари Вильер. «Что это — уже начинаются неприятности? Наверно, так. — И все время он чувствовал на себе внимательный, ясный взгляд Сэма. — Почему его зовут сумасшедшим? Ничего сумасшедшего в нем нет».

— Сейчас уже поздно, — сказал Ленни, взглянув на свои часы. — Одиннадцатый час. Да и неудобно уходить от гостей…

— Надо пойти, сын мой, — вмешался проповедник.

— Да, — подтвердила мать. — Это ведь нечасто бывает, чтобы кого-нибудь из нас звали в Большой дом.

Ленни поглядел на Сэма и кивнул.

— Хорошо. Идем.

Они двинулись прочь от костра и от смотревших на них гостей. Взгляд Фиеты провожал их до тех пор, пока они не скрылись в темноте.

Луна еще не взошла. Темень была непроглядная.

Перейти на страницу:

Все книги серии Произведения африканских писателей

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Любовь гика
Любовь гика

Эксцентричная, остросюжетная, странная и завораживающая история семьи «цирковых уродов». Строго 18+!Итак, знакомьтесь: семья Биневски.Родители – Ал и Лили, решившие поставить на своем потомстве фармакологический эксперимент.Их дети:Артуро – гениальный манипулятор с тюленьими ластами вместо конечностей, которого обожают и чуть ли не обожествляют его многочисленные фанаты.Электра и Ифигения – потрясающе красивые сиамские близнецы, прекрасно играющие на фортепиано.Олимпия – карлица-альбиноска, влюбленная в старшего брата (Артуро).И наконец, единственный в семье ребенок, чья странность не проявилась внешне: красивый золотоволосый Фортунато. Мальчик, за ангельской внешностью которого скрывается могущественный паранормальный дар.И этот дар может либо принести Биневски богатство и славу, либо их уничтожить…

Кэтрин Данн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее