Тропою испытаний

-- Теперь ты и сам доведешь аргиш до своих, а я останусь тут. Куда пойдет обезножевший олень! -- И Улукиткан, нащупав руками лежащую поодаль бердану, подтащил ее и прижал к себе.

Затряслась его реденькая бороденка, дрогнул подбородок; в старческих ресницах запуталась мутная слеза. И Улукиткан и ружье были старенькими-старенькими и такими близкими, как бывают близкими друзья, прожившие вместе тяжелую, полную невзгод жизнь. Их даже речной поток не разлучил. Потеря берданы для Улукиткана была бы вторым непоправимым горем.

-- Ты не беспокойся, Улукиткан, пойдем вместе. Я не уйду без тебя отсюда.

-- Хорошо, пусть будет по-твоему... Если несколько дней жизнь не бросит меня, я доведу тебя до Джегормы, как обещал. Но где взять силы!..

Он долго что-то додумывал, а пламя костра играло отсветом на его незрячем, померкшем лице.

Я подложил в костер дров, раздел старика и, пока сушилась его одежда, рассказал ему о случившемся.

-- Эко беда!.. Как пойдет дальше слепой человек, без ездового оленя? А тот старый орон напрасно пропал. Наверно, думал -- хозяин умер и ему нужно догонять его...

-- Сядешь на другого оленя.

-- Нет, другой олень молодой, спина мягкий, поломать можно... Чаю дай мне, животу холодно...

-- Чаю нет, да и вскипятить не в чем: посуду унесла вода.

-- Эко беда! Без чая и пустая котомка -- тяжелая ноша! Надо бы посуду сделать. Хорошо смотри кругом, есть тут береза?

-- Есть.

-- Сдирай с нее кору, тащи сюда, как-нибудь вдвоем делать будем чуман (*Чуман -- берестяная посуда).

-- Чуман я и сам сделаю, но как в нем вскипятить воду, не знаю. Он ведь на огне загорится.

-- Делай посуду, а потом я расскажу, что делать дальше.

С трудом сдираю бересту, нарезаю тальниковых прутьев, от которых легко отщипывается верхний слой древесины, и этими мягкими лентами сшиваю один большой чуман, литра на четыре, и два маленьких, из которых будем пить чай.

-- Ты что-то долго возишься. Отогрей хорошо концы бересты, они загибаться будут легко и не сломаются.

-- Чуманы готовы, Улукиткан. Говори, как кипятить в них чай.

-- Надо смотреть, нет ли дырок. Потом клади на огонь камни, а в чуман налей воды. Как камень накалится -- клади и его туда, в чуман, вода сразу закипит. Такой чай хорошо, сила много.

-- Но заваривать у нас нечего, чаю нет. Кипяток выпьешь?

-- Однако, выпью. Сердце отогреется -- и язык отмякнет, не будет жаловаться. Потом думать будем, как идти дальше.

-- Ты же на ногах не можешь стоять, куда пойдешь? Поправиться нужно. Поживем тут несколько дней.

-- Обезноженный олень все равно корм ищет. Как-нибудь пойдем. -- И он стал на ощупь подкармливать огонь недогоревшими головешками.

Я напоил его кипятком, натаскал дров для костра, отпустил оленей пастись и занялся неотложными делами. Нужно было высушить одежду, седла, тюки. Хорошо, что мы вчера не поленились напечь лепешек и отварить на дорогу мяса. Теперь у нас есть двухдневный запас продуктов, а дальше видно будет. Придется заняться охотой. У меня осталось в винтовке пять патронов, остальные утонули, и у старика для берданы есть штук десять. Хотя они все с осечкой, но какая-то часть может "разрядиться". Я решил снять шкуры с погибших оленей для постелей -- ведь у нас теперь и спать не на чем и укрываться нечем. Надо сшить две подпруги. Словом, многое нужно сделать до того, как можно будет продолжить путь.

Далекая заря моргнула светлой бровью и, расплывшись, погасла. Мы переселились в ельник, -- там затишье.

У Улукиткана поднялась температура, он изредка тяжело стонет, корчится от боли, тужится отогнать наседающую смерть, впадает в короткое забытье.

Мне становится не по себе от его страданий, оттого, что я бессилен облегчить его участь.

Кругом глушь, предательские крепи, взбунтовавшиеся вешние реки, чужой, неведомый и безлюдный край... Надо же было случиться беде именно тогда, когда мы с Улукитканом так далеко от своих! Какие испытания ждут нас впереди? Сможем ли мы преодолеть их? Только теперь со всей ясностью я представил себе всю сложность обстановки, в какую мы попали, и испытания прошедших дней потускнели перед неизвестностью завтрашнего. Кажется, наступили самые горькие дни в нашей с Улукитканом жизни.

-- Хочу чаю... -- бредовым шепотом просит старик.

-- Нечего заварить, Улукиткан, все унесла вода.

-- А-а, ну-ну, ладно, забыл...

Через пять минут он снова просит чаю. Просит с детской мольбой в голосе, ему кажется, что только чай восстановит силы.

Я нарвал брусничных листьев и бросил их в чуман с кипящей водой.

-- Когда чаю нет, брусничник хорошо, -- говорит больной, громко причмокивая губами. -- Поверни меня на другой бок, пусть и грудь греется.

Из шкур погибших оленей делаю постель больному и сам думаю лечь пораньше. Сон -- испытанное средство против всяких огорчений: во сне легче заживают душевные раны и тело набирается новых сил. Ложусь на хвою, укрываюсь телогрейкой, больше ничего нет.