Тропою испытаний. Смерть меня подождет

Дует попутная низовка. Что-то шепчет растревоженный тальник. Я смотрю вокруг и удивляюсь изменениям: утром скалы были мертвенно-серые, а к полдню зардели, словно кто облил их цветной живительной водою. А что творится в береговой чаше! Тут с каждым часом появляются новые и новые краски и, кажется, на глазах расцветает весь этот скучный край. И над ним плывёт сладкий дух цветущей черёмухи.

Вскоре небо залохматилось дымчато-белыми тучами. Теперь ветер дует нам в лицо.

Миновав ближайший мыс, мы — почти одновременно — замечаем свежие затёсы на деревьях. Это сворот на пункт, где работают астрономы.

Заводим лодку в небольшую бухточку, выходим на берег. Осматриваемся. Под тёмным сводом густых высокоствольных елей плещется по скользким камням ручеёк. На толстой лиственнице, склонившейся к реке, метровый протёс и надпись на нём, заплывшая прозрачной серой:

СВОРОТ НА ПУНКТ ГОЛЫЙ. ИДТИ НА ВОСТОК ПО ЗАТЁСАМ ШЕСТЬ КИЛОМЕТРОВ.

Рядом с лиственницей небольшой лабаз, спрятавшийся в тени деревьев. На нём, под брезентом, хранятся продукты, какие-то свёртки и всякая мелочь. К одному столбу пришита деревянными гвоздиками береста с лаконичной надписью: «Вернёмся десятого. Новопольцев».

Под лабазом лежит лодка вверх дном. На земле опорожнённые консервные банки, рыбьи кости. У затухшего костра дотлевающие головешки; сочится тоненькими струйками дымок, расплываясь по воздуху прозрачной, паутиной.

— Совсем недавно ушли. Это тот… Гаврюшка с женой. Их лодка, — говорит Василий Николаевич. — Уже четвёртый час. Что будем делать?

— Я не прочь идти ночевать на сопку, к астрономам. Ты не устал?

— С чего бы?.. Кстати, и рыбки унесём им, там на гольце уха в охотку будет.

Быстро разгружаем лодку, вытаскиваем её на берег. Свой груз складываем под лабаз. С собою берём только плащи и телогрейки — взамен спальных мешков — да небольшие котомки.

Из-под скал несёт предупреждающим холодом. На западе, куда бегут отяжелевшие тучи, в полоске света колышется радужный дождь. Он надвигается на нас. На заречных марях уже копится серый липкий туман, и на свежие ольховые листики легла пылью влага.

Но мы пойдём. Стоит ли обращать внимание на погоду? И что из того, если вымокнем?! На то в тайге и костёр.

Бойке и Кучуму не терпится: бросаются то в одну, то в другую сторону и убежали бы вперёд, но не могут разгадать, в каком именно направлении мы двинемся.

Через несколько минут мы уже пробираемся по чаще старого заглохшего леса. Впереди, показывая нам путь, бегут хорошо заметные на тёмных стволах деревьев затёски. Рядом с нами тропка, промятая копытами оленей да ногами человека. Её проложил рекогносцировщик, намечая на отроге пункт. Он же сделал и затёсы. После него прошли строители, астрономы, пройдут ещё наблюдатели, топографы.

Дико и глухо в старой тайге. Сюда не заглядывает солнце, не забегают живительные ветры юга. Сырой, тяжёлый мрак окутывает чащу. Чёрная от бесплодия земля пахнет прелью сгнивших стволов да вечно не просыхающими лишайниками. Даже камни тут постоянно скользкие от сырости. А молодые деревья чахнут на корню, не дотянувшись до света. Путь преграждают корявые иссохшие сучья отмерших елей да полосы топей, замаскированных густым зелёным мхом.

Скоро лес впереди поредел, проглянула свободная даль. Но вершины отрога не видно. Кажется, тучи спустились ниже, и мы чувствуем их влажное дыхание, видим их всё более замедляющийся бег.

Лес обрывается. Тропа, перескакивая россыпи, вьётся по крутому склону лощины. С нами взбираются на отрог одинокие лиственницы, да по бледно-жёлтому ягелю пышным ковром, прикрывшим мёрзлую землю, стелются полосы низкорослых стлаников. А у ручья, будто провожая нас, отовсюду собрались белые берёзки. Всего лишь несколько дней, как появились на них молоденькие пахучие листики.

Деревья стоят величаво, спокойно, не шелохнётся ни одна веточка, как бы боясь растерять только что народившуюся красоту.

Постепенно растительность уступает место россыпям. Тропа отходит влево и набирает крутизну.

Вдруг впереди залаял Кучум. Мы остановились. Через несколько минут к нам вернулись собаки.

— Люди на тропе, — сказал Василий Николаевич и прибавил шагу.

Метров через двести мы вышли на прогалину, заваленную крупной россыпью, и действительно увидели двух человек. Один из них, мужчина, сидел, развалившись на камне. Рядом стояла маленькая женщина с тяжёлым заплечным грузом, устало склонившись на посох. При нашем появлении ненужная улыбка скользнула по её загорелому лицу.

Это были Гаврюшка с женою, они тоже шли на голец к астрономам.

— Вот и догнали вас. Продукты несёте? — спросил я, здороваясь.

— Всяко-разно: мука, консервы, лементы…

— Ты что-то, Гаврюшка, жену нагрузил, а сам налегке идёшь, — сказал сдержанно Василий Николаевич.

— Спину, паря, сломал, шибко болит, носить не могу.

— А мне показалось, ты всё думаешь, как надо жить? — не выдержав, засмеялся мой спутник.

— А кто же за меня думать будет — жене некогда, — и он затяжно вздохнул. — У тебя крепкий табак? — вдруг спросил он.