Тропою испытаний. Смерть меня подождет

Решаюсь подняться под скалу к солонцам и отстрелять из первого попавшегося стада небольшого барана. Хочу надеть сапог, в котором шёл Трофим, но не могу: нога сильно распухла, не лезет в сапог. Я очень удручён этим, но ничего не говорю Трофиму. Разрезаю часть переда и голенища, обуваюсь. Беру карабин, рюкзак для мяса. Кучума привязываю к поясу.

Только отошёл от стоянки — и приятная неожиданность: по россыпи спокойной, размеренной походкой, чуть заметно покачивая спинами, идут три рогача. Они взбираются по карнизам на верх небольшой скалы в двухстах метрах от нас.

Их появление кажется настолько необычным, что я жмурю на секунду глаза. Нет, не померещилось! Это снежные бараны. Они не замечают нас. Мне не успеть вскинуть карабин, животные вот-вот скроются за обломком. Резкий свист пронизывает тишину, это Трофим приходит мне на помощь. Бараны замирают на краю скалы тесной группой, повернув головы на звук. Прицел — и выстрел потряс ущелье.

Пуля выбила из тройки самого крупного барана. Мы видим, как он огромными прыжками рванулся в пропасть, ударился рогами о выступ и скатился по россыпи почти до ручья. Остальные бараны мгновенно скрылись.

— День начинается удачей, видно, и дальше всё пойдёт хорошо! — говорю я, обрадованный лёгкой добычей.

— Я бы променял удачу на пару старых сапог! — грустно отвечает Трофим.

— Не отчаивайся. Если нам повезёт, не дольше как через неделю будем вместе.

Мы быстро свежуем барана, делим тушу на мелкие куски. Мякоть Трофим закоптит на чёрный день, а остальное сложит под мох на мерзлоту и долго будет лакомиться костями.

Я беру из наших запасов спичек, соли. Укладываю в котомку куски отваренного мяса и половину лепёшки. Допиваем чай и ещё раз уточняем наше условие.

Прощаемся молча. Долгое, крепкое объятие.

— Если не выйду отсюда — не поминайте лихом! — говорит он, и крупные слёзы катятся из немигающих глаз.

— Мне бы не хотелось оставлять тебя с таким настроением. Всё переживется, и скоро будем вместе!

Он повёл плечами и, не высказав какой-то мысли, ещё раз обнял меня.

— Если сможете, делайте по пути заломки, чтобы не исчезнуть вам бесследно, — глуховатым голосом просит Трофим.

— Обязательно. Помни о нашем уговоре: две недели ты неотлучно живёшь здесь.

Мы с Кучумом уходим вниз по ущелью. Боюсь оглянуться, прочесть на лице Трофима упрёк. Не дай бог, если я ошибся, не нашёл правильного решения, что тогда будет?

Близнецы

Где же мать? Мы получили подарки. Путь по Утуку. Свежие следы оленей. Хутама покидает нас.

Едва я отошёл от табора, как меня поглотила чаща. А день тихий, тёплый. Солнце сзади. Давно растаял туман. Появился гнус. Больные ноги всё больше тяжелеют…

В душе одно желание — не обмануться, выйти на Утук. С бокового ущелья наплывает тайга с её неспокойной жизнью, с буреломами, с пугливыми обитателями и задумчивой тишиной. Лес мне больше по душе, чем угрюмые горы, и я тороплюсь покинуть царство курумов, холодное каменное безмолвие гор.

Под ноги нет-нет да и попадается хожалая тропка, неизвестно кем проложенная по ерниковой чаще. Она, как пугливый зверёк, норовит вильнуть в сторону, то исчезает, то появляется. А там, где ручей, взбаламученный крутизной, стремительно бросается по скользким плитам на дно ущелья, тропинка неожиданно отклоняется влево, вьётся по стланику совсем в сторону от ущелья. Я в недоумении останавливаюсь — куда же она идёт?

Ради любопытства выбираюсь наверх, но там, в стланиках, тропка исчезает. Ну и хорошо! Хочу вернуться на дно ущелья, но Кучум упрямо тянет меня вверх, храпит в потуге, впивается когтями в землю. Понять не могу, что творится с ним! Угрожаю расправой, пытаюсь насильно увести его, но пёс делает отчаянный прыжок и тащит меня дальше. «Ну ладно, пройду немного и вернусь», — думаю я, ослабляя поводок.

И вдруг набросило дымом. Я словно прирос к земле, не могу сдвинуться с места. Нюхаю воздух. Неужели люди? Не Пугачёв ли? Мысли и чувства перепутались, и всё окружающее неожиданно становится самым дорогим. А Кучума готов расцеловать!

Он горячится, тащит меня за собою. И снова неожиданность — слышу какой-то странный звук, будто кто-то плачет. Кажется, ребёнок… Нет, не может быть, откуда ему взяться здесь, в этих непролазных дебрях?!

Забываю про больные ноги и, уже не выбирая пути, выбегаю с Кучумом на поляну — и несколько секунд стою, словно поражённый громом. У почти затухшего костра стоит четыре оленя, отбиваясь ногами от наседающего гнуса. А рядом, под старой лиственницей, лежит эвенкийский скарб: потки с продуктами и дорожными вещами, свёрнутые в трубку берестяные полотнища чума, чайник, сёдла, одежда. Из груды вещей, сваленных кое-как, доносится неистовый крик ребёнка.

Где же люди?

А малыш орёт. Бросаюсь к нему на помощь. Откидываю палатку и из вороха вещей извлекаю крикуна. Он смотрит на меня малюсенькими глазёнками, чёрными как уголь, и орёт, дуется до красноты, вот-вот лопнет.