Тропою испытаний. Смерть меня подождет

Лодка оттолкнулась от берега, не спеша развернулась и, подхваченная течением, понеслась вниз стремительно, легко, как отдохнувший конь по чистому полю. Старики машут нам шапками, что-то кричат, пока долблёнка не скрывается за поворотом.

Дует встречная низовка. По небу бродят одинокие тучи, навевая грустное раздумье. Внезапно нарождаются запоздалые мысли: прав ли я, соблазнив на это рискованное предприятие близких мне людей? Может, задержаться?… Но поток гонит послушную долблёнку дальше.

Минуем устье Кунь-Маньё. Лодка проскальзывает совсем рядом с потемневшими валунами, не задевая их и не попадая в пасти водяных отбоев. Шест кормовщика еле успевает касаться каменистого дна — так стремительно несёт нашу лодку река на своих бурунах. Убегают назад одинокие прибрежные лиственницы.

Берега неожиданно становятся круче. Лодка с разбегу врезается в волны, зачерпывает носом воду, и мы вынуждены причалить к берегу. Обнаруживается, что набои на лодке для такой реки узкие, и нужно, не откладывая, добавить ещё по одной доске… Но поблизости нет ельника. Придётся спуститься ниже до первой таежки.

Над Маей ещё просторный шатёр неба. Мы не сводим глаз с надвигающихся на нас оголённых гор, ищем щель, по которой Мая уходит в своё таинственное ложе. Но у входа в ущелье как нарочно клубится туман. Что прячет он от пристального взора? Пороги? Склады драгоценных металлов? Сказочные водоёмы, обрамлённые цветным гранитом? Посмотрим. А пока что пытаемся убедить себя, что нам решительно надоели и скучная тайга, и простор нагорья, и оленьи тропы.

Кормовщик всматривается в туман, прислушивается к рёву невидимого переката, кричит повелительно:

— К берегу! Надо переждать!

Лодка, развернувшись, с разбегу вспахала носом гальку.

Мы сходим на берег. Из ущелья, словно из недр земли, веет затхлой сыростью, запахом отмокших лишайников и прелью древних скал.

Плыть по туману опасно. Трофим уходит вперёд посмотреть проход. Возвращается озабоченный.

— Ревёт окаянная!

Он достаёт из кармана кусок лепёшки, лениво жуёт — значит, нервничает. Сквозь туман виден тусклый диск солнца. Уже давно день, а береговая галька ещё влажная с ночи, и на кончиках продолговатых листьев тальника копится стеклянная влага.

Где-то над нами, по крутому косогору, затянутому стланиковой чащею, кричат, подбадривая оленей, проводники. Ещё не поздно окликнуть их, отказаться от маршрута, но рот онемел. Крик наверху уплывает в за-хребетное пространство вместе со стариками, с оленями, с последней надеждой. Нас вдруг охватывает состояние одиночества, знакомое только тем, кому приходилось долго быть в плену у дикой природы.

Вот когда Мая по-настоящему займётся нашим воспитанием!..

Наконец подул ветерок. На фоне далёкого неба показалась вершина утёса, и тотчас с его угловатых плеч, словно мантия, упал туман. Обнажились влажные уступы, оконтурилась щель. Мы увидели узкое горло реки и дикий танец беляков по руслу.

— Пора! — кричит Трофим.

Лодку подхватывает течение, и она покорно скользит по сливу. А впереди, в узком проходе, ершатся почерневшие обломки валунов, упавших сверху. Мая сваливается на них, тащит нас с невероятной быстротою. А мы рады — наконец-то осуществилась наша мечта и мы надолго схватились с Маей. Пока мы чувствуем себя здесь сильнее любых обстоятельств. Пока…

За перекатами, в рёве взбесившейся реки, на нас вдруг надвинулась скала, принимающая на себя лобовой удар потока.

— Береги нос! — кричит кормовщик и ловким ударом шеста выбрасывает долблёнку на струю, круто поворачивает её на спуск.

Долблёнка вертится в отчаянной пляске среди скользких валунов. Жутко смотреть, как нас швыряет от камня к камню, как вздымаются буруны и как лодка воровски проскальзывает, разрезая дымящиеся волны. Мы с Василием Николаевичем нацеливаем шесты. Ещё миг, ещё удар, и долблёнка чешет бок о скалу. Но в последний момент её захлёстывает волна. Первыми соскакивают собаки. Спрыгиваю и я с носовой верёвкой. За мною Василий Николаевич. Трофим покидает корму позже всех.

Хорошо, что за скалой тихая заводь.

Лодку подталкиваем к берегу, как измученного тайменя на кукане. Спускаем её на руках с километр, где чернеет ельник. Теперь мы окончательно убеждены, что без дополнительных набоев плыть нельзя. Трофим остаётся разгружать долблёнку и сушить вещи, а мы с Василием Николаевичем берёмся за топоры.

В маленькой таежке, прижавшейся узкой полоской к реке, мы нашли высокую ель. Свалили её, раскололи пополам и из каждой половины вытесали по доске. За это время солнце поднялось уже высоко. Насторожились скалы, прислушиваясь к стуку топоров.

Возвращаемся к долблёнке. Берег устлан цветными лоскутами: сушатся постели, пологи, продукты, личные вещи. За каких-нибудь десять минут, пока лодка была под водою, весь груз промок.

— Батареи-то — отсырели! — встречает нас Трофим, и слова его звучат безнадёжно.

— Не может быть?

— Посмотрите…

— Но ведь сегодня у нас связь со штабом! — настаиваю я.

— Ничего не выйдет, — заявляет он категорически,

— Неужели совсем размокли?

Трофим смотрит на меня виноватыми глазами.