Тропою испытаний. Смерть меня подождет

Уже вечереет. Почти пять часов отняла у нас эта проклятая шивера. Теперь мы снова готовы покинуть берег, выйти на струю.

— Вставай, Василий, пора, — предлагаю я. — Старики заждались.

Он поднимает голову, смотрит на меня грустными, как у раненого оленя, глазами.

— Что с тобой?

Василий с трудом открывает рот:

— Ноги отнялись, — говорит он с ужасающей безнадёжностью.

Я и Трофим соскакиваем с плота. Раздеваем его, растираем ноги, отогреваем их у костра. Они действительно омертвели.

Этого ещё нам недоставало!

Но мы не должны задерживаться. Переносим больного на плот, укладываем его на спальные мешки. Отталкиваемся от берега, и нас подхватывает Мая.

Мы буквально ошеломлены случившимся. Насколько это серьёзно с Василием? И как опасно теперь застрять в шивере! Больной это лучше нас понимает. Он настороженно караулит долетающий до слуха шум переката и с опаской поглядывает на мутный поток, несущий на своих горбах плот.

Проплываем скалу. От неё река поворачивает на юг. Здесь у поворота и выклинивается стрелка, через которую перешли проводники с оленями.

Над нами просторный купол вечернего неба, затянутого побагровевшими тучами. Спрямлённая река, словно сытый удав, молчком уползает в узкую щель ночного логова. Путь открыт. Мы ищем глазами стоянку стариков, дымок костра, пасущихся оленей, но, увы, нигде никого не видим. С правой стороны уже близко синеют скалы, прикрытые тёмной шапкой хвойной тайги.

Причаливаем к берегу.

Пока Трофим закрепляет плот на ночь, я бегу вниз по гальке. Вот и затухший костёр проводников, взбитая копытами оленей земля, кучи помёта и след ушедшего на стрелку каравана. Возвращаюсь на стоянку.

— Старики, не дождавшись, видимо, ушли с оленями искать корм. Они же голодны.

— Велика ли ночь, потерпят и к утру заявятся, — говорит Трофим.

Достаю карабин и дважды стреляю в вечернюю мглу. Эхо лениво повторяет звук и умолкает. Долго нет ответа.

Василий Николаевич тихо стонет. Отблеск костра лижет его загорелое лицо. На меня смотрят чужие глаза. Какие-то страшные думы погасили в них живой огонёк,

— Не печалься, Василий, за ночь всё пройдёт и забудется.

Он отрицательно качает головою.

Мы устраиваем больному мягкую подстилку, заталкиваем в спальный мешок. Он покорный, словно ребёнок. Как больно видеть беспомощность этого человека, исходившего много тысяч километров тропою исследователя, испытавшего на себе смертоносную силу пурги, не склонившегося перед неудачей, опасностью, человека, безмерно любящего жизнь. Нет, он завтра должен встать!..

Утро стекает в ущелье с невидимых хребтов такое же хмурое, неприветливое, как и вчера. Ветер дико треплет лиственницы. Холодно. Лучше бы и не нарождался этот день!..

Василий Николаевич лежит на спине, как мы его положили с вечера, с припухшими от бессонницы глазами. Рядом примостилась Бойка. Она ждёт от него обычной утренней ласки и, улучив момент, лижет его щёку. Но тот не замечает любимую собаку, смотрит куда-то мимо меня в пустое пространство. Боже, что сделала с ним эта ночь!

Я опускаюсь к больному.

Он молчит. Бойка поворачивает свою морду и смотрит на меня опечаленными глазами. Неужели она чутьём угадывает, что у хозяина большое горе?

— Как твои ноги, Василий?

— Нет у меня их… — отвечает он, и я вижу, как дрогнул его подбородок.

— А ты не расстраивайся. Давай походим, может, разомнутся, — предлагаю я.

— На что становиться буду?

Мы с Трофимом поднимаем больного, но ноги, как плети, беспомощно виснут, точно где-то разорвались нервные узлы. Василий потрясён. Какими невероятными усилиями сдерживает он внутреннюю бурю!

Вот и пришла к нам беда нежданно, негаданно!

С беспощадной ясностью чувствуем, как далеко мы от своих и как необходима нам помощь.

Придётся расстаться с рекою.

Не слишком ли дорого взяла с нас Мая за отрезок в несколько километров пути от Эдягу-Чайдаха? Но это последняя дань. Теперь у нас иная цель — спасти больного. Сделаем носилки для Василия Николаевича и увезём его на оленях. Хорошо, что с нами Улукиткан.

Мы развязали верёвки на плоту, стащили на берег груз. Его оказалось слишком много, и половины не поднять на оленях, тем более, что четыре самых крупных быка посменно будут везти носилки с Василием Николаевичем. Придётся бросить палатки, спальные мешки, часть личных вещей, возьмём только необходимое для пути через Чагар до устья Шевли, где базируется наша топографическая партия.

Ждём стариков. Они вот-вот должны появиться. Трофим стружит шесты для носилок, я готовлю завтрак. Уже давно день. Начинается дождь.

— Не случилось ли чего со стариками? — беспокоится Василий Николаевич.

Неведение становится тягостным. Беру карабин, отправляюсь искать проводников. Погода мерзкая. На горы ложится темень туч. С востока из-за отрогов доносится смутный рокот далёких разрядов. Тайга молчит. Мелкий дождь сыплется редко и однообразно.