Тропою испытаний. Смерть меня подождет

И вдруг могучий удар грома потрясает твердыню скал от подножья до верхних зубцов. Даже перекат, оглушённый разрядом, казалось, замер. Словно в испуге, затрепетала одинокая лиственница на ближнем утёсе, и со свистом пронёсся за кривун табунчик куличков. В глазах Василия страх. Он сглотнул нежеваные крошки, долго смотрел на меня в упор, ждал ответа, как приговора.

— Не тревожься, Василий, — говорю, — туча пройдёт стороной.

— Нет, не обманывай. Плыви, пока нет дождя. Но не бросай меня живым на камне.

Я не знаю, что сказать.

Его угловатое лицо становится изжелта-бледным. Обескровленные, как у тифозника, губы бессильно шепчут:

— Дождь будет, ради наших детей плыви…

Бесполезно возражать. Мне становится страшно при мысли, что я ничем не могу помочь ему. А лицо всё больше блекнет. Он стонет. Как тяжело ему прощаться с жизнью!

Я укладываю Василия себе на ноги и сижу молча. Теперь наше существование зависит от туч. Пронесутся они мимо, и мы будем обречены на ужасную, медленную смерть. Если же тучи разразятся проливным дождём, тогда поднимется вода, слижет нас с камня, упрячет в глубине водоёма. При мысли, что это может случиться через час-два, меня охватывает страх, я теряю самообладание…

Больной прижимается ко мне головою. Рот у него полуоткрыт. Он силится сложить какие-то слова, губы кривятся. Я запихиваю ему в рот остаток лепёшки, не могу слышать его голос, видеть его отчаяние. Чувствую, на мои руки падают горячие капли. Он плачет и медленно жуёт.

От туч в ущелье потемнело. Издалека неумолимо надвигается на нас рокот непогоды. Налетает ветер. Он выносит из-за кривуна белую чайку. Глубокими вздохами наплывает на нас её одинокий крик. Видим, как взмывает она над бурунами. Всё ближе и ближе. Вот птица уже над нами. Падает на гребни волн, исчезает в текучих буграх, и снова холодный ветер качает её. Она кричит, предупреждая нас о ненастье.

«Кии-е… кии-е…» — всё дальше и дальше уплывает тревожный крик вестника бури.

Ветер вдруг переменился, задул яростнее. Свинцовая туча надвинулась. За отрогами, по верховьям Маи, хлестал дождь, сопровождаемый раскатами грома. Сразу резко похолодало, словно распахнулись двери гигантского ледника. Гул нарастал, мешался с рёвом переката. Что-то заговорщически копилось над нами в небесной черноте.

Не могу избавиться от страха. Я, как слепой щенок, не знаю, куда уползти от него. Страх диктует: брось Василия, спасайся сам. Но руки ловят больного, прижимают к груди… и ко мне возвращается разум. Призываю на помощь мужество, хочу встретить спокойно свой конец.

— Дождь! — говорит Василий, и его начинает всего трясти.

Чёрное небо залохматилось, распахнулось глубоченной бездной, и на землю с тяжёлыми разрядами свалились потоки дождя. Молния рвала тучи. Промежутки между холодными вспышками и грохочущими раскатами становились всё короче. Грозная стихия завладела ущельем. Налетевший ураган вздымал буруны, и скалы отвечали ему низкой октавой.

Василий пугливо вздрагивает от каждого удара грома, жмётся ко мне, скребёт заскорузлыми пальцами шероховатую поверхность валуна, ищет опоры, чтобы подняться.

— Дождь пройдёт… пройдёт стороною! — упрямо кричу я.

— Вода прибывает, ты видишь? — и он нацеливается на меня исступлённым взглядом.

— Немножко, кажется, прибывает.

— Ну чего ты ждёшь, плыви, может, спасёшься, — и голова Василия беспомощно виснет.

Вода потеряла прозрачность, потекла быстрее. В мутной завесе дождя растворились берега, скалы, отроги. Всё исчезло. Только одни мы на камне под гневным небом, оглушённые непрерывным грохотом.

Я приподнимаю Василия, хочу сказать что-нибудь ласковое, утешить его, но спазма перехватывает горло, слова выпадают из памяти. Чувствую — снова мною овладевает страх. Он проникает в кровь, парализует волю. И нужна вся сила разума, вся его сосредоточенность, чтобы не поддаться ему. Нужно плыть, немедленно плыть! Пусть конец придёт в борьбе…

Я встаю. Немилосердо хлещет дождь. Река прибывает, давит на перекат, роет мелкий гравий, а волны, разбиваясь о камни, бросают на берег жёлтую вату пены.

— Что там? — спрашивает испуганно Василий и поворачивает голову навстречу помутневшему потоку.

— Успокойся!..

— Смотри, вода идёт! — и он неповинующейся рукой пытается поймать мою ногу. — Богом прошу, не бросай живым, убей лучше…

— Перестань, Василий, никуда я от тебя не поплыву.

Он жмётся ко мне. Мы оба боимся смерти. Оба хотим жить. Но власть стихии неодолима, и мы оба ждём её приговора.

Набегающие буруны уже захлёстывают камень. Скоро они накроют весь перекат…

Тучи уползают на юг, за отроги, вместе с громом. Дождь заметно слабеет. Косые лучи солнца, прорвавшиеся к земле, ложатся на омытые скалы. Мы оба до ниточки мокрые.

Мая прибывает. Достаю из-за пазухи дневник, хочу сделать последнюю запись. Раскрываю его. Дрожащая рука с трудом выводит: «Мы погибаем».

Как передать людям дневник? Эта потрёпанная, старенькая книжка — летопись трудных дней, наш прокурор, и наш защитник. В кармане оставить нельзя — вода обычно раздевает утопленников. Разве к ноге привязать?