Тропою испытаний. Смерть меня подождет

Я один на этой высоте, под звёздным небом. Глаза с трудом различают силуэты уснувших гор. И среди них, на самой далёкой — Саге, сиротливо мерцает огонёк фонаря. Я не свожу с него глаз. Сигналю долго, пока не устаёт рука. А потом впадаю в раздумье. Что это значит? Трофим, при всех обстоятельствах, не мог проспать. Разве, узнав, что Нина тут, оставил за себя Фильку, а сам ушёл? А Филька уснул без привычки. Ну что ж, посигналю ещё, проснётся же он, окаянный, не век же будет спать. И я продолжаю сигналить.

Усталость настойчиво напоминает о себе. Мысли о молнии над Сагой всё больше беспокоят меня. Нет, Трофим не мог уйти с пункта — это не в его натуре. Уснул и он.

Жуткий холод. Я ещё сигналю, жду ответа. Видимо, придётся задержаться до утра. Невесело одному ночью над пропастью, рядом со звёздами. Начинаю мёрзнуть. Гашу свет, разуваюсь, натягиваю рукава телогрейки Михайла Михайловича на ноги, закутываю их в полы, а телогрейку Нины кладу под бок. Всё время дрожу. В полузабытьи вижу тёмную синеву неба, силуэты гор и огонёк на далёком гольце.

Не знаю, что разбудило меня. Открываю глаза. Из туманной мглы, прикрывшей горы, поднимаются конусы вершин, освещённые солнцем. Туман бугрист, неподвижен, точно зимняя тундра после пурги. Я хватаю бинокль, навожу его на Сагу.

На пункте свет, но очень слабый. Видимо, питание уже иссякает. Неужели оба спят? Не может быть! Усиливаю свет в своём фонаре, начинаю энергично сигналить. Никакого ответа. Теперь ясно, Трофима там нет. Ругаю Фильку. Окаянный, уснул на дежурстве!

Что же делать? До пункта по прямой километров сорок будет. Кричи, свисти, стреляй, всё равно не услышит. Придётся ждать, когда он проснётся. А пока что надо сигналить и сигналить.

Глаза слепит низкое солнце. Устанавливаю гелиотроп. Не знаю, какое наказание придумать Фильке?

Вижу, из ущелья, по которому мы шли сюда, чёрными клубами поднимается дым — горит тайга. Пожар одновременно вспыхнул и где-то за Маей, в створе на голец Сага. Это вечерняя гроза разбросала огонь.

— Ты всё ещё сигналишь? — слышу снизу голос Михаила Михайловича.

— Как видишь. Чёртов Филька уснул!

— Фонарь у него горит?

— Чуть-чуть. Надо поставить инструмент, посмотреть, что там делается, в бинокль плохо видно.

Мы быстро распаковываем ящик, устанавливаем на туре теодолит. В трубу я вижу силуэт пирамиды, с крошечной световой точкой в средине, а ниже, у скального прилавка, палатку. Больше ничего нельзя рассмотреть.

— А ведь мы видим не палатку, а какой-то лоскут, — и Михаил Михайлович поворачивается ко мне, — что бы это значило?

Я снова припадаю к окуляру, смотрю.

— Ты прав — это не палатка. Не случилась ли какая беда?

И вдруг точно в яви вижу, как из глубины расколовшейся тучи молния жалит вершину Сага. Только теперь вспоминаю, что Филька никогда не был гелиотропистом, не знает правил подачи света и что Трофим при любых обстоятельствах не мог оставить его на пункте.

— Неужели гроза?… — обращаюсь я к Михаилу Михайловичу.

Он сдвинул плечи.

— Прежде всего, ни слова Нине, — говорю я. — Она не должна ни о чём догадываться. И второе: если не погасят свет, нам надо немедленно идти на Сагу.

— Подайте руку! — слышится из-за скалы звонкий голос Нины.

С ней рабочий.

Я помогаю ей взобраться на пирамиду. Нина не может отдышаться, не может насладиться горами, облитыми утренним солнцем, довольная, точно перед нею открывается вход в мир, где сбываются человеческие желания.

— Трофим уже ушёл с пункта? — спрашивает она.

— Давно. Теперь уж он на Мае.

Мы с Михаилом Михайловичем молча упаковываем инструмент, пристраиваем к большому ящику носилки, собираем остальное имущество. Я не могу привести в порядок свои мысли. Чёрт знает что лезет в голову!

— Вижу палатку, а вы сказали, давно ушёл, — говорит Нина, примостившись с биноклем у перила.

— Видимо, задержался.

— Почему?

— Вот уж не могу сказать.

— Странно… Работу закончили ещё ночью, чего же он задерживается? Может, заболел или что случилось? — говорит она, и с её раскрасневшегося лица вмиг слетает беспечность.

— Зря, Нина, волнуешься. Ничего не случилось Вероятно, какая-то доделка осталась на пункте, — убеждаю я её, а сам досадую: как неосторожно мы поступили, не убрав бинокль.

— Давайте установим гелиотроп, выясним, в чём дело, — настаивает она.

— Трофима может и не быть на пункте, будем сигналить весь день и без толку.

— Вы что-то скрываете от меня. Я не уйду, останусь с биноклем здесь, пока Трофим не снимет палатку, — говорит она твёрдо, тоном созревшего решения.

Мы теряемся. Не знаем, как успокоить её, увести с вершины.

Я последний раз смотрю в бинокль на Сагу — свет всё ещё горит, но уже совсем слабо. Теперь мы должны спешить к Трофиму.

Неожиданно ветер выносит из ущелья едкий дым лесного пожара — уже подбирающегося к верхнему краю растительности. Из-за ближнего гребня вырываются бешеные языки пламени вместе со столбами дыма и удушливым газом. Потемневшее пространство, как при солнечном затмении, быстро заполняется смрадом.

— Бежим! Иначе огонь отрежет нас! — кричу я, точно рядом смертельная опасность.