Тропою испытаний. Смерть меня подождет

Почти потухший костер вдруг вспыхивает, наполнив ярким светом всю глубину пещеры. Я вижу расставленную по карнизам примитивную утварь, стрелы, рогатины, незнакомые поделочные инструменты. Но кто это в страшной, скрюченной позе лежит на каменном полу? Присматриваюсь- человек! Руки и ноги связаны сыромятными ремнями, ребашка и штаны изорваны. Неужели Евтушенко? Так и есть, он! Узнаю рыжебородое лицо, широченные кисти рук со вздутыми от ремней венами. Он стонет… Вижу, к нему подходят двое рослых парней, берут его на руки, несут на жертвенник, сложенный из плит. Из толпы выходит старая женщина- Лангара. Глазам не верю! Старуха костлявыми пальцами срывает с Евтушенко одежду, смазывает его тело горячим жиром, и я вижу, как кипит он на его животе. Потом все взрослые и дети обкладывают жертвенник сушняком. Лангара, вскинув к небу руки, произносит заклинание и поджигает от головешки сушняк. Пламя покрывает Евтушенко. Слышу его душераздирающий крик. Сам чувствую, как огонь обжигает всего меня, нечем дышать… И я… пробуждаюсь.

4. Тревоги пастушки Лангары

Сквозь ситцевую стенку полога сочится свежесть хвойного леса и терпкий запах багульника. Чувствуется, как сыро в перелеске после ночного дождя, страшновато высунуться наружу, сразу окатит холодом. Но что поделаешь, надо выбираться.

За чумами еще сумрачно, еще ничто не различимо, кроме вздыбленных гор в синей дали и хрупких огоньков в небе. В этот переломный час между ночью и днем голоса и шумы приглушены, белое и черное еще слито воедино. Всюду покой и сон. Однако обитатели тайги давно уже проснулись, но маются, ждут, когда тронется мрак и уйдут из перелеска подозрительные тени.

Старика уже нет у затухшего костра, куда-то исчез. Пастухи ушли собирать стадо.

Захожу в чум к Аннушке. Ей не стало легче, хотя температура немного спала. Девочка по-прежнему никого не узнает, ничего не ест. Стеклянные глаза ничего не выражают. Вряд ли она выживет. Без всякой надежды даю ей лекарство и выхожу, смотрю на небо. Как назло, у горизонта появились дождевые тучи. Они низко плывут над сонной землею. Уже постукивает гром.

Павел раздувает костер. Пробуждаясь, задымились чумы. Светлой полоской обозначился восток. Нагорье раскрывалось темно — лиловыми болотами, пурпуром холмов и полосами заиндевевших марей.

«Курлы… курлы…» — прощаются с клюквенными марями журавли.

Белые лебеди- властители неба молча плывут в предгрозовой синеве. В тяжелых взмахах их крыльев — царственное величие. Они несут земле рассвет.

Пастухи, узнав, что должен быть самолет с лекарствами для Аннушки, всполошились. Им трудно представить, как он сядет на болото или на топкую марь.

Ко мне подошла Лангара, доверчиво дотронулась до моей руки:

— Лючи, спаси Аннушку! — Ее голос дрогнул, сухие губы сжались.

— Этого я и хочу. Вся надежда на самолет, Лангара. Лишь бы он не опоздал…

Подхожу к костру, у которого возится Павел.

— Наши ребята уже шанежки едят со сметаной. Вечером к девчатам пойдут, а мы… — ворчит мой спутник, наваливая конец бревна на огонь.

— Не горюй, на Ямбуе долго не задержимся.

— Вы думаете? — Он вопросительно смотрит на меня. — Хорошо, если на гольце какие-то злые духи, с ними — то быстро справимся. А вот если там бандиты?…

— Как-нибудь и с ними справимся. Вот увидишь, Павел, скоро у тебя будет свидание со Светланой.

— С такой программой согласен, — с улыбкой говорит он и задает мне деловой вопрос: — Что варить на завтрак? Нынче мы на своих харчах.

— Кашу бы пшенную, а?

— Опять кашу… От такой пищи ноги уже не ходят.

— Ничего, дойдем до места, там непременно охотой займемся.

— Вы думаете, духи подарят нам зверя!

— Там, где зло живет, есть и добру место. Авось не пропадем!

— Чем на авось надеяться да гадать, лучше нам взять с собой глухого старика, с ним надежнее будет по всем статьям. В тайге он как дома. Неизвестно, как долго мы там пробудем, на этом самом Ямбуе…

— Пожалуй, ты прав, — перебиваю я Павла. — Карарбах, видать, хороший охотник, большой следопыт. Но, боюсь, старик человек суеверный, вряд ли согласится пойти с нами.

— А вы попробуйте его уговорить.

Утро в полном разливе. Морозит. Нежнее и чище становится голубизна далекого неба. Редеют перелески, пронизанные светом зари, все более четко вырисовываются на густо-красном фоне деревья.

Из чума показывается Лангара. Она идет к нам мелкими неторопливыми шагами. Что-то несет.

— Действуйте насчет старика через нее, — советует Павел, кивая головой на старуху. — Она ведь тут за главного командующего.

— Это вам! — кричит старуха, протягивая куски вяленой оленины как бы в знак примирения.

— Спасибо, Лангара, но нам нечем отблагодарить тебя. Деньги возьмешь?

— Когда люди живут в одном стойбище, разве мясо продают?

— Но ведь гость не нахлебник!

— Э-э, лючи, надо знать, что без пищи никто жить не может, но не у каждого она есть в котомке. Убил зверя- твой фарт, тебе спасибо, а мясо всему стойбищу. Закон наших предков не позволяет одному брать себе воду и пищу, — и старуха сует мне в руки куски сушеного, приятно пахнущего дымком, мяса.