Тропою испытаний. Смерть меня подождет

Очевидно, что мы находимся близко у границы между Становым и Джугджурским хребтами. Но определить границы сейчас еще трудно: первые впечатления могут быть обманчивыми, поскольку мы смотрим на горы снизу, с короткой дистанции, и видим только их южные склоны.

На проталине, где мы остановились, сухо. У костра, уронив голову на грудь, дремлет Александр. Видно, убаюкали лямки тяжелой нарты богатырскую силушку нашего передовика, подломились могучие ноги, притомилась, сгорбилась спина. Давно догорела прилипшая к нижней губе цигарка — сон оказался сильнее. Рядом крепко спит и Кучум, пригретый солнцем, и во сне, видимо, гоняет зверя: нервно визжит, дергает лапами, изредка открывает глаза, но не пробуждается.

Василий Николаевич готовит обед.

Я бросаю на мох телогрейку, ложусь и снова чувствую всем телом явственное дыхание горной весны, слышу шорох оседающего снега. Вероятно, чуют ее приближение и спрятанные под снегом в почве корешки трав, цветов, семена однолетних растений. Скоро из земли по корням поступят первые капли сока, лопнут почки и деревья выбросят зеленую листву. Пробуждаются и отогретые весенним теплом личинки, червячки, букашки, мухи. Многие из них уже выглядывают из своих убежищ, сделанных в коре, в трещинах сухоствольных деревьев, в Щелях скал и других укромных уголках, но еще не решаются покинуть зимние квартиры.

— Александр, слышишь, Александр, глянь-ка, зверюгу какую поймал! — кричит Василий Николаевич, протягивая к спящему сложенные горстями руки. — Да пробудись ты, Сашка!

— Ладно, не дури… — бурчит тот, сплевывая потухшую Цигарку и сонно причмокивая губами.

— Говорю, взгляни!

Александр открывает глаза и в недоумении осматривается.

— Фу ты, черт! — бросает он с досадой, не обращая внимания на протянутые руки Василия Николаевича. — Понимаешь, женку видел, ругает меня за что-то, а сама ластится, обнимает… Нужно же было тебе в такой момент будить…

— Чего это тебе приснилась она в пути, видно, не уморила дорожка?

— Сон не закажешь.

— А я комара поймал, не знаю, что ему присудить.

— Раненько вылетел, не терпится. Дай посмотреть на него, голубчика…

— Говорят, от одного комара к лету тысячи наплодятся. — Василий Николаевич осторожно заглядывает внутрь сложенных вместе ладоней.

— Удрал, бродяга… Так и есть!

— Значит, лето, Василий, комариное будет. Ты взгляни-ка, пожалуйста, на губе у меня волдырь, что ли, вскочил? Видно, от цигарки.

— Точно, ожог. Крепко приласкала женка! — смеется Василий Николаевич.

Отдохнув, снова трогаемся в путь.

Солнце, перевалив за полдень, стало припекать сильнее. Размяк и оттаял снег. Река в стремительном беге завалила проход подмытыми стволами деревьев, скатившимися со склонов крупными валунами. Занырял наш след по оврагам, то в лес, то на реку. Александр вдруг останавливается, сбросив лямки, что-то разглядывает на снегу.

— Звери прошли, — говорит он, указывая на свежие следы.

Действительно, только что перед нами долину пересекли пять сокжоев: один крупный самец, две самки и два прошлогодних теленка. Бежавший позади Кучум потянул носом, метнулся пятным[29] следом, но мгновенно исправил свою ошибку и покатился черным клубочком вдогонку за зверями по снежному полю.

Перемахнув русло реки, кобель нырнул в таежку и исчез в боковом распадке. Мы продолжаем стоять в ожидании чего-то, хотя знаем, что из затеи Кучума ничего не получится: сокжой — животное очень пугливое, и собаке не остановить его.

— Теперь не жди до утра, — сказал Василий Николаевич, махнув в сторону убежавшего Кучума.

Александр молча набрасывает на плечи лямки, сдергивает нарты, и мы продолжаем путь. Идем долго, тяжело. Плечи горят под лямками, как от ожога, спина не разгибается, словно стянута железным обручем.

Под вечер мы добираемся до широкого распадка с густой таежкой по краю и тут решаем заночевать.

На последнем километре пути к лесу я заметил на снегу следы белок, пробежавших табуном в распадок. Их было шесть. Один след оказался необычным: он состоял из трех отпечатков лапок и одной черточки — зверек, очевидно, хромал на левую заднюю ногу. «Куда это они направляются?» — подумал я и тут же вспомнил, что у белок в это время года гон — брачная пора. Интересно было бы посмотреть праздник любви этих маленьких и очень забавных зверьков, до этого никогда мною не виденный.

Добираемся до стоянки, ставим палатку за ветром. Мои спутники занялись заготовкой дров на ночь, а я становлюсь на лыжи и бегу в распадок по следам белок. До наступления темноты остается еще час. Следы ведут меня левым бортом, по-над кромкой леса, через километр круто сворачивают вправо и большим полукругом огибают склон. Кажется, самка нарочито обходит распадок, намеренно оставляя за собой признаки любовных желаний для приманки новых самцов.