Тропою испытаний. Смерть меня подождет

Куда ни глянешь — горы и горы. Внимание приковывает Становой, загромоздивший далекий горизонт своими скалистыми вершинами. Среди них легко узнаю в бинокль ту, на которой мы были с Пресниковым. Она и отсюда представляется в виде огромного стога. Левее Станового, за рекой Маей, лежит широкая синеющая лента Джугдырского хребта, смягчаемая приглаженной снежной пеленою. А справа Джугджур. Мы стоим на боковой его возвышенности, и нам хорошо видны бесчисленные линии отрогов, убегающих на восток и теряющихся там в полуденной дымке. Юг же заставлен беспорядочно разбросанными вершинами, большей частью плоскими, голыми, без проталин на склонах, обращенных к нам. На дне у ближних привалов копятся россыпи, рождаемые у подножия разрушающихся скал.

Здесь еще происходит образовательный процесс, и растительность только пытается проникнуть в это царство курумов. Все вокруг нас серо, безжизненно, молчаливо, а руины скал делают картину еще печальней. Но, как ни странно, теперь я смотрю на этот пейзаж без того горестного, тоскливого чувства, какое не покидало меня в первые дни путешествия. Я, конечно, еще далек от восхищения, но, кажется, меня начинает привлекать природа этого края — угрюмая, скупая, с бедным колоритом, но, несомненно, имеющая свою, пока еще не объяснимую, не осознанную мною прелесть.

Мы выкладываем на площадке невысокий тур из плоских камней, который заменяет нам столик. Лебедев устанавливает на нем буссоль, достает журнал, начинает делать зарисовки горизонта, одновременно определяя азимуты на выдающиеся вершины и изломы местности. Показания буссоли подтверждают, что мы действительно находимся на гольце, который я наблюдал со Станового хребта, а Лебедев — с вершины Сага. Все складывается как нельзя лучше. Можно порадоваться, что наши усилия не пропали даром, но лицо Лебедева продолжает оставаться хмурым, сосредоточенным.

— Высокий голец, да черт ему рад! — бросает Кирилл Родионович.

Мы оба смотрим вниз, где кончается шероховатый край стены, где за плотным снежным полем, далеко на дне ущелья, торчат одинокие лиственницы.

— Может быть, с восточной стороны гольца лес ближе и доступнее, надо разведать.

— Схожу туда, посмотрю, — неуверенно говорит он, пряча буссоль и журнал в сумку.

— Сюда можешь не заходить, я спущусь на седловину, подыщу место для лагеря и там дождусь тебя.

Наметив на площадке расположение опор ног будущей пирамиды, мы покидаем вершину. Я спускаюсь по своему следу.

Вероятно, не всем известно, что подниматься в гору по россыпи значительно легче, чем спускаться. Дело в том, что при подъеме, хотя мышцы и легкие работают с максимальным напряжением, положение всего тела остается устойчивым. При спуске же прежде всего приходится преодолевать вес собственного тела, инерцию движения вниз. Это-то и составляет трудность, особенно при крутом спуске, когда каждый ваш шаг подстерегают то скользкая поверхность камней, то замаскированные пустоты, то предательские ветки стланика. Потеряй опору под ногой, не заметь вовремя препятствия — и можешь сорваться. Так и случилось со мной: не удержались ноги на мокром откосе, не успели руки схватиться за выступ, и я покатился вниз вместе с россыпью. Поднялся, отряхнулся, хотел идти, но острая боль стянула правую ногу. Сквозь брюки выступила кровь. К счастью, рана оказалась неглубокой, и я, немножко передохнув, смог продолжать свой путь.

С трудом нахожу на седловине среди нагромождений камней небольшую площадку, продуваемую со всех сторон ветром. Но это меня не смущает: палатка у нас крепкая, сшитая из плотной материи, — не замерзнем, да и погода как будто не обещает козней. Плохо с дровами, их поблизости нет, придется приносить из ущелья.

Из ущелья тянет холодом. Вершины гор золотит закат. Лебедев возвращается часа через три грустный.

— Зря сходил. Под восточным склоном лес еще дальше, да и подъем не легче, чем здесь. Придется лес выносить из нашего ущелья. Другого ничего не придумать. Завтра подтянем лагерь к краю тайги, поставим здесь на седловине палатку и первым делом вынесем на голец цемент, песок, железо, а тогда уже по наторенной тропе будем поднимать лес. Вот они какие, наши дела! — Лебедев беглым взглядом окидывает потемневшее небо.

— Боишься за погоду? — спросил я его.

— Погода что… Другое беспокоит. Будь здесь еловый лес, а то ведь лиственничный, ни на плечо взять, ни волоком, тяжелый, как свинец. К тому же, видишь, какая крутизна, россыпь крупная, неустойчивая, долго ли до беды! Но другого выхода нет, будем поднимать лес здесь. — И вдруг, словно вспомнив о наступающей ночи, забеспокоился: — Как бы темнота не захватила нас в чаще, надо идти.

Действительно, в ущелье уже сгущается синий сумрак и Розные вершины гор начинают терять очертания. Мы не воспользовались своим следом, решив спуститься в ущелье лощиной, подпирающей седловину с запада, и поискать более легкий путь для переноски груза.