Тропою тайн

Такой суровой зимы Кейт не помнила. Одна снежная буря сменялась другой, каждая последующая была более свирепой и неистовой, чем предыдущая. Дороги перекрывали, открывали и снова закрывали движение. Письма и посылки приносили с опозданием или не доставляли вовсе. Утоптанной и посыпанной солью оставалась лишь дорожка к магазину скобяных товаров, где раскупили все лопаты. Впервые за десять лет промерз до дна пруд Глинден, превратившись в каток. В магазинах на Мейн-стрит покупатели появлялись все реже.

Кейт часто стояла у большого окна, выходящего во двор, смотрела, как очередной снегопад заметает тропинки, и ощущала ни с чем не сравнимую безмятежность. Снегопады она воспринимала как обряд крещения, смывания прежних грехов. Казалось, будто Бог одним величественным взмахом десницы дал миру — и самой Кейт — второй шанс.

Досадно было лишь то, что эти ощущения быстро проходили и вскоре ее вновь охватывала давняя тоска. Начинали ныть нога и бедро, она никак не могла дождаться следующего приема болеутоляющего. Как бы Кейт ни старалась занять себя — а дел в Орчед-Хилле и в магазине никогда не убавлялось, — ей не удавалось избавиться от апатии.

Даже Уилл, редко замечавший смену настроения жены, старался не раздражать ее. Возвращаясь домой, он избегал говорить о Скайлер. Иногда муж приносил Кейт чашку горячего чая, хотя она об этом не просила, а по воскресеньям, принимаясь за чтение «Таймс», отдавал жене ее излюбленные разделы.

И все-таки Кейт еще никогда не видела мужа таким отчужденным. Узнав, что приемной матерью ребенка Скайлер станет Элли, он замкнулся в себе и замолчал. Кейт изнывала от желания поговорить с ним о своем странном, почти мистическом, убеждении в том, что им дали шанс восстановить справедливость. Элли вернулась в их жизнь не случайно. Даже Скайлер сразу потянулась к ней, хотя и не знала правды.

Но Уилл не желал понимать, в чем состоит справедливость, которую пора восстановить. А Кейт не могла объяснить, почему 1 твердо решила не упускать столь редкую возможность.

Порой она стыдилась своего отношения к мужу. Он вел совсем другую войну, опаляющее дыхание которой еще не коснулось Кейт. Даже вполне реальный риск лишиться Орчед-Хилла казался ей призрачным. Разве возможно покинуть этот дом? Не смотреть в любимое окно, не наблюдать за енотом, который вертится под деревом, где повешен домик для певчих птиц? Не видеть, как ослепительно сверкают на солнце сосульки на карнизах? Это немыслимо! Но Кейт не делилась своими чувствами с Уиллом, держала их при себе.

Ее единственной утешительницей оставалась Миранда. В последнее время она все чаще брала на себя всю бумажную работу в магазине, предоставив Кейт заниматься любимым делом — покупкой и реставрацией старинной мебели. Миранда инстинктивно понимала, когда Кейт необходимо поговорить, чтобы отвлечься от тягостных мыслей, а когда надо просто выслушать ее, не предлагая совет. Она не упоминала о своем обожаемом внуке, и Кейт твердо знала: все, что она говорит Миранде, остается между ними. А еще Миранда ни разу не спросила о детской кроватке, стоящей под парусиновым чехлом в дальней комнате.

Но если бы Миранда завела такой разговор, Кейт призналась бы, как тягостно сознание того, что ей не суждено держать на руках внука или внучку, что в доме на стенах не будут висеть фотографии малыша — такие, как на рабочем столе Миранды. Кейт поведала бы подруге, как порой по ночам она плачет в подушку, думая о днях рождения, которые ей придется отмечать только мысленно, о свечах, над которыми никто не загадает желание. Даже дочь ускользала от Кейт, навещая ее все реже. Когда же Кейт звонила ей, в голосе Скайлер она не слышала радости.

В конце марта, солнечным утром, когда весь мир еще дремал под новым снежным одеялом, Кейт услышала звонок, которого ждала с тревогой и ужасом.

— Я еду в больницу, — с ошеломляющим спокойствием сообщила Скайлер. — Мама, прошу тебя, не волнуйся, времени еще уйма. Схватки только начались. А Микки пообещала ехать осторожно.

— Увидимся в больнице. — Кейт вскочила с постели. — Я оденусь и сразу же приеду. А папе позвоню по дороге — он в городе.

В лихорадочной спешке она приняла душ, натянула слаксы и черный кашемировый свитер с высоким воротником. Через несколько минут Кейт уже выводила свой «вольво» из гаража, молясь о том, чтобы машину не занесло или на пути не попался снежный занос. Она заставила себя ехать медленно, хотя ее сердце колотилось, а руки так сжимали руль, что вскоре онемели. В голове у Кейт крутился лозунг с плаката шестидесятых годов: «Сегодня последний день остатка твоей жизни».

Кейт вновь и вновь напоминала себе, что первые роды, как правило, длятся долго. Но при этом думала: «Я должна успеть вовремя».

Чтобы хотя бы увидеть — и может быть, взять на руки — своего внука, пока еще не слишком поздно.