Тропою волка

Кажется, только сейчас, при виде этой огромной пестрой толпы, представляющей чуть ли не каждый уголок родного края, Кмитич с ужасом осознал весь масштаб трагедии нынешней войны. Оршанский князь с нарастающим беспокойством думал, что эта война в корне отличается от всех предыдущих, когда для простых людей было все равно, кому платить налоги, все равно, под чьим гербом обрабатывать землю и продавать на рынке товар, а дворянству — все равно, под чьей короной жить, лить бы не трогали их свобод и поместий.

Любой агрессор не виделся опасным, если обещал сохранить маентки шляхте, свободу крестьянам, не ущемлять права горожан. Войны различных королевств, княжеств и царств до сих пор виделись Кмитичу войнами и не народов вовсе, и не государств, а в большей степени войнами сугубо королевских и дворянских семейств, споров за наследство или приданое. Уделы переходили из рук одних родственников в руки других, и, по большому счету, мало что менялось… Сейчас все выглядело совершенно по-другому. От ползущего с востока потока бежали все, ибо захватчики никого не жалели и даже принявшую их сторону умудрялись обманывать, грабить.

— Ня толькі ў сялянскіх хатах, што змаглі адшукаць, забралі, але, сялян у лясах знаходзячы, некаторых насмерць закатавалі, - жаловалась одна из полесских «королев», утирая платком мокрые от слез глаза. Жаловалась полешучка женщине из Каменца. Каменецкие девушки своими огромными наплечными красно-синими платками и красными шапочками напомнили Кмитичу шведок из Риги, а девушки из Вилейки в голубых чепцах — голландок. По традиционному «строю» мужчин и женщин и их рушникам, как по документам, можно было легко определить, кто из какой местности или даже деревни. Кмитич и гетман медленно проехали мимо телеги, где, не обращая на них никакого внимания, сидела молодая, не старше девятнадцати лет смолянка, кормящая грудью ребенка, напевая старую литвинскую колыханку:

Не хадзі, коцік, па лаўцы,
Буду біці па лапцы,
Не ходзь, коцю, па масту,
Буду біці пa xвастy…

Молодая мама пела тихо и печально, умиледно глядя на свое дитя, не особо заботясь, что розовая круглая грудь выставлена всем на обозрение. Ее ребенок мирно сосал молоко, упершись крохотной ручонкой в материнскую грудь. То, что это смолянка, Кмитич определил по типичному для Смоленщины платью — сарафан из холстины с желто-красной вышивкой, характерной только для смоленских женщин. Белокурый локон выбился из-под платка молодой мамы, и это вдруг напомнило Кмитичу о смоленской девушке Елене. Он вздохнул, подумав с тоской о том, как же там живет в захваченном царем Смоленске его несчастная Маришка, куда подалась и чем сейчас занята самоотверженная Елена. Ну, а в том, что Елена Белова покинула вместе с Обуховичем Смоленск, Кмитич почему-то не сомневался ни на йоту. Обухович… Как дела у него? Сейчас Кмитичу казался каким-то комичным издевательством сам факт суда над смоленским воеводой, в то время как иные города не продержались и половины срока осады Смоленска.

— Вот, — кивнул в сторону юной матери гетман, поворачивая голову к Кмитичу, — жизнь продолжается, пан полковник. Вот они, наши люди! Со всей страны приехали, ищут защиту у нашего войска! Вот наша боль и забота! О них надо думать в первую очередь, а не о чести и достоинстве великого князя. Он-то не пропадет.

Однако не все беженцы уповали на защиту родной армии. Многие люди полагали, что Жмайтия — не самое хорошее убежище, и были нацелены бежать дальше, в Пруссию, в пределы Шведского королевства: в Курляндию и Летгаллию.

Над зямлею Дняпроўскай i Сожскай
Праляталі анёлы смерці…

— громко пел с горячим придыханием молодой длинноволосый гусляр в длинном красном кафтане, сидя на пригорке. Уже по первым строкам его песни было ясно, что пришел гусляр, скорее всего, из Гомеля.

Навстречу гетману и полковнику по дороге шел другой песняр, дудар, высокий худой мужчина в литвинском длинном светло-сером сюртуке и черной плоской шляпе. Его длинные волосы и такие же длинные усы безжизненно висели, меха дуды выдавали жалобные трели, а сам дудар не менее жалобным высоким голосом пел:

Устань, устань, Радзівіла,
А ўжо Вільня ня наша,
А ўжо Вільня ня наша,
Аўжo белага цара…

Гетман посерел, его брови сдвинулись. Поравнявшись с гетманом и Кмитичем, дудар снял свою широкополую шляпу с плоской тульей и низко поклонился. Гетман и Кмитич бросили в шляпу по серебряному талеру. Дудар опять поклонился и пошел дальше, вновь заводя свою волынку.

— Устань, Радзивилла, — буркнул гетман, повторяя слова песни дудара. — Ну, вот я здесь, и что? Тьфу! Падлас! — выругался Януш, не то на самого себя, не то на слова песни, не то на безнадежное состояние собственной армии.

— Что такое падлас? — спросил Кмитич. — Как я погляжу, тут все так ругаются: падлас либо падла.