Тропою волка

Пока Мюллер осаждал Ясну Гуру, Ян Павел Сапега, приняв обещание Яна Казимира о булаве Великого гетмана, по Варшавско-виленскому тракту добрался с войском до Тикотина и 17 декабря подошел к стенам Тикотинского замка — крепкой, хорошо укрепленной фортеции. Януш с возмущением отказался открывать ворота Сапеге, отказался подчиняться Яну Казимиру, отказал на все его требования и пригрозил Сапеге смертной казнью за ослушание — ведь месяц назад Сапега сам слал лист шведскому королю с признанием Унии.

— Тебе что царь московский, что польский король — все едино! — кричал Януш на оробевшего перед харизмой Великого гетмана Сапегу. — Тебе лишь бы булаву Великого гетмана атрымать! Вот тебе булава! — Януш выставлял под длинный острый нос Сапеги смачный кукиш. — Тебе и твоему королю! Пока же только я командую армией Речи Посполитой!

Кандидат на должность Великого гетмана окружил замок и велел обстреливать крепость из пушек. Сапега не знал, что в последний день уходящего года в замке более не было Януша Радзивилла. Не знали этого ни полковник Юшкевич, ни личный урядник гетмана Герасимович, которые в последний раз виделись с Радзивиллом утром 31 декабря. Воспользовавшись затишьем — видать, в лагере Сапеги готовились к Новому году — оба офицера отправились к гетману, чтобы узнать, какие планы будут на ночь. На их стук в дверь никто не ответил. Но сама дверь была не заперта. Зайдя внутрь, оба замерли. Гетман спал. Он, полностью одетый, только без шапки, мирно лежал на спине в кровати со спокойным, даже умиротворенным видом.

— Выпил и спит, — шепнул Герасимович Юшкевичу.

— Буди его! — толкнул Герасимовича под локоть Юшкевич.

— Уж лучше вы, пан полковник, — смутился Герасимович, зная, как нелюбезен гетман, когда его нетрезвого будят.

— Пан гетман, — позвал полковник, — проснитесь! Уже скоро двенадцать! Может, проводим старый год за чаркой доброго вина? — и он подмигнул Герасимовичу, мол, вот как надо будить Радзивилла.

— Он уже, видать, проводил, — усмехнулся Герасимович, глядя на заставленный пустыми бутылками и кубками стол. Они подошли к кровати. Януш Радзивилл лежал не шевелясь, большой и какой-то желтый, словно вылепленный из воска.

«От курева», — подумал Герасимович, вспомнив, как много в последнее время пил и курил Великий гетман.

— Пан гетман! — вновь громко позвал полковник. — Просыпайтесь! Так и Новый год проспите!

Герасимович вопросительно взглянул на Юшкевича, приблизился и потряс Радзивилла за плечо. Офицеры испуганно переглянулись, когда рука Януша соскользнула с груди и безжизненно обвисла над дубовым полом.

— Матерь Божья, — дотронулся до руки гетмана Герасимович, — да она холодная! Пульса нет…

Оба сняли шляпы, крестясь, ошарашенно глядя сверху вниз на своего почившего командира.

— Как же так? — бросил Юшкевич на Герасимовича недоуменный взгляд. — Он же нормальный утром был! Или отравил его кто? Может, сердце?

— Все может быть, — Герасимович снова перекрестился, — царство ему небесное. Отмучился, — он закрыл глаза ладонью, словно думая или как будто ослепленный ярким светом, и постоял так несколько секунд. В голове Герасимовича крутился какой-то вихрь непонятных мыслей и чувств.

Юшкевич взглянул на стол, там, среди бутылей и кубков, лежало запечатанное письмо и записка — «Передать Кмитичу. Секретно».

— Странно, — рассеянно провел рукой по лбу Герасимович, — пару дней назад он мне давал задание вообще отравить Кмитича за то, что тот покинул его, потом, правда, сам отменил приказ. Но я и не собирался его выполнять. Может, сам отравился? Он часто жаловался, что его дело проиграно полностью и жизнь закончилась.

— Надо прочитать письмо Кмитичу, — кивнул Юшкевич, — тогда, может, разберемся. Это явно предсмертная записка.

— Нельзя, пан полковник, — пригладил усы Герасимович, косо взглянув на Юшкевича, — тут написано «секретно».

— Но если Кмитич его предал? Какие могут быть секреты?! И где тот Кмитич?! Как мы ему передадим письмо?

— В самом деле, — покивал головой Герасимович, — и где мы того Кмитича найдем в нашем-то положении!

Они сорвали печать, развернули письмо.

— Падла! — выругался Юшкевич, лишь взглянув. — Оно не по-нашему написано! Что за язык? Не польский, и не латинский вроде, хотя… похоже. Но я-то латинский знаю! Эго не латинский, точно.

— Это жмайтский, — вздохнул Герасимович, швырнув письмо обратно на стол, — и у нас, к сожалению, во всей крепости, как назло, ни одного жмайта нет!

— Зачем он писал тогда, если и Кмитич по-жмайтски не читает?

— Непонятно. Но это и неважно сейчас. Бедный гетман. Это трагедия для всех нас, пан Юшкевич. Принимайте командование, пан полковник. Сдаваться мы, надеюсь, все равно не намерены этому седому ублюдку Сапеге.

— Не намерены, пан Герасимович!

Оба бросили печальные взгляды на лежащего в кровати гетмана.

— Будто уснул, — вновь тяжело вздохнул Герасимович.