Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

— У тебя и тут пахнет мятой, — сказал Жемчужный, подсаживаясь к столу.

* * *

На огороде была посажена картошка, потому втроем нельзя было идти рядом узкой межой. Запрягаев шел впереди, а Жемчужный, хоть порой и попадал в борозду, все же держался соседства с Высоцким. Шел, нюхал ветку мяты, подаренную Высоцким, и молчал. По его дыханию и неспокойному покашливанию чувствовалось, что хотел что-то сказать, да будто не отваживался или не знал, с чего начать. И только подойдя к воротам, когда Запрягаев уже чуть виден был за забором, заговорил с каким-то особенным чувством и волнением, совсем не в той манере, с какой держался почти все время за столом:

— Слушай, Леня! Давай мы как-нибудь выберем время да объездим хоть те партизанские места, что поближе отсюда. Мы же и по эту сторону реки сколько раз бывали, помнишь?

— А как же. Хорошо помню! — подтвердил Высоцкий. — Ты у Брановца часто бывал. А потом и у меня…

— Даже в атаку вместе ходили. Помнишь?

— Разве это забудешь?

— Я, бывает, приеду на речку, — говорил далее Жемчужный, — сяду на берегу с удочкой… Сижу и сам не замечаю, как задумываюсь. Начинаю вспоминать прошлое. Как люблю ловить рыбу, это даже трудно высказать, а временами забываю и про нее. Смотрю на ласковые, спокойные волны, которые теперь нежно касаются моих босых ног, и не верю, что когда-то, если б не ты, они поглотили б меня… Эти самые волны, этой же реки…

— Зимой река не такая, — заметил Леонид Александрович. — Но ты выбрался б и без моей помощи.

— Нет, не выбрался б! Это я сознаю. Так неожиданно провалился в глубоком месте. А лед был такой — ни ухватиться за него, ни обломать, чтоб выплыть…

За воротами Жемчужный остановился возле «Москвича», подождал, пока Высоцкий подойдет ближе.

— Ты веришь, что я тогда ничего не знал о том особом задании, которое ты прежде выполнял? — тихо и искренне спросил Вячеслав Юлианович.

— Конечно, верю!.. Что ты! Меня послал в полицию Меркуш, секретарь подпольного райкома. Знал об этом еще Брановец, и больше никто. Оба они погибли.

— А потом и об аресте твоем я долго ничего не знал… Мучился потом, хотел помочь… Да как?.. Каким образом?..

— Тогда никто не мог мне помочь. Верили не нам. Счастье, что добрые люди нашли дневник Меркуша.

— Ты идешь? — донесся голос Запрягаева.

— Иду, подожди, — отозвался Жемчужный. — Ну бывай! — Он протянул руку Высоцкому. — Я рад, что мы снова вместе.

Он догнал Адама Адамовича уже на тропинке, ведущей к городу. Какое-то время шли рядом молча, потом Запрягаев спросил:

— Какую это дрянь мы пили там? И теперь еще в горле жжет.

— А ты не разобрал?

— Разобрал, да говорить не хотелось.

Запрягаев громко засопел, потер утиный нос и снова замолчал на несколько минут.

— Кажется, крутовато берет? — сказал потом с неуверенностью в голосе. — Как думаешь?

— Пускай берет.

— Пускай, говоришь? Ну тогда — пускай. Вы что?.. Партизанили вместе?

— В одной бригаде. С июля сорок второго года.

— Так-так…

Снова шли молча до самого поворота на улицу.

— Ты домой? — сухо спросил Жемчужный. — Если увидишь там кого из моих, скажи, что задержался у Высоцкого.

— А ты куда?

— Похожу немного, разомнусь.

— Ну ходи, ходи…

Запрягаев прибавил шаг, а Жемчужный постоял с минуту перед темным во мраке лугом и вернулся снова на тропинку, которая, как телефонная нить, соединяла Арабинку с городом. Вечером тут было тихо и спокойно, редко кто проходил. Фонари немного подсвечивали тому, кто шел из города. Но и там, куда свет не доходил, идти было удобно и приятно. Пока еще нет в городе уютных парков и скверов, то для отдыха лучшего места не найдешь.

В гостях у Высоцкого Жемчужный говорил и думал обо всем, но больше всего хотелось ему вспомнить с Леонидом Александровичем кое-что из партизанской жизни. Для этого, если говорить правду, и заехал. Разговор там получился совсем коротким, а теперь и мыслях он как бы продолжался. Некоторые картины и события прошлого вставали в памяти так живо и ощутимо, будто все то, что было, снова повторялось.

…Река давно замерзла, заметена снегом. Сколько раз приходилось тогда переходить ее?

…Командира отряда Леонида Высоцкого вызвали в штаб бригады. В том же отряде был и он, помощник комиссара бригады по комсомолу. Командир отряда — комсомолец — его гордость и эффектный козырь для всех рапортов и донесений о комсомольской работе. Собрались идти в штаб бригады вместе.

…Студеная и немилосердная зимняя ночь. Через хорошо знакомую, казалось, узкую речку впереди шел Высоцкий. Что-то хрустнуло под снегом, когда они вышли на середину… И только это уловили слух и память… Дальше все было ужасно и безнадежно… Холод, смертельное одеревенение всего тела… Тяжелое и неумолимое погружение с никогда ранее не слышанным гулом над головой, со страшной болью в ушах… И как первое проявление воли — толчок ногами в речное дно.

…Глотки… Частые и губительные глотки воды… Не помнилось — какой: ледяной или горячей… Тело наливалось и каменело, но постепенно, усердно работая руками, всплывал на поверхность. Крикнуть, обязательно крикнуть, если б только можно было раскрыть рот!..