Тропы «Уральского следопыта»

Отсюда, с «вышки», хорошо просматривался аэродром со всеми стоянками, рулежными дорожками и ярко освещенной полосой. Никогда еще Виталий не видел столько света на полосе: десятки прожекторов — аэродромных и автомобильных — прорубили в темной мглистой апрельской ночи светящийся коридор, и не сразу Виталий заметил автомобили, выстроившиеся на поле чуть в стороне от полосы.

— Это они хорошо придумали с автомашинами, — сказал Баранов.

— Не ослепили бы, — тихо отозвался диспетчер посадки.

— По курсу светят. Главное, чтобы заметили полосу сквозь облака…

Диспетчер посадки глянул на светящийся циферблат часов и сказал Баранову:

— Принимай, сейчас передаст тебе.

Баранов неторопливо повернулся, обогнул пульт, придвинул стул и сел.

А Виталий, прижимаясь лбом к прохладному стеклу, скользил взглядом по ярко светящейся полосе дальше, в конец, пока не увидел на третьей рулежной дорожке длинные, похожие на заправщиков «пожарки», и рядом — едва различимую сквозь морось — белую «скорую помощь».

— «Круг», — услышал он сзади себя голос диспетчера подхода, искаженный усилителем. — Прими 75410, высота тысяча сто. Посадка по-аварийному.

— 75410 принял, — ответил Баранов и сразу вызвал самолет: — 75410, Кольцово, «круг», доложите курс.

Самолет ответил немедленно, но ответил не отец, а командир:

— Кольцово, «круг», 75410. иду курсом двести шестьдесят.

Командир, как и диспетчеры, говорил спокойным, будничным тоном, да и шли они почти посадочным курсом, а значит, должны выйти на полосу точно, и, если бы не предупреждение, что самолету предстоит посадка по-аварийному, да если бы не пожарные и «скорая», можно было бы подумать, что иллюминация, которую устроил на полосе начальник управления, — в честь прилета какого-то высокого зарубежного гостя…

Виталий увидел, как от здания командно-диспетчерского пункта отъехала желтая со щитом на русском и английском языках — «Следуйте за мной!» — машина руководителя полетов порта, увидел, что машина направилась к третьей рулежной дорожке, туда, где темнели пожарные и «скорая», и бросился вон не в силах больше выдержать вида этой нарядной, так ярко и празднично расцвеченной посадочной полосы…

Он заскочил «под колпак». Тут же, на «вышке», часть объема зала была выгорожена тяжелым темным материалом — «колпак», под которым сидел диспетчер посадки. У него был особый, пишущий экран локатора, на котором белой линией была изображена глиссада — идеальная кривая посадки. Сзади и над головой диспетчера был укреплен специальный фотоаппарат, нацеленный на экран. Фотоаппарат снимал с большой выдержкой весь процесс посадки, и на пленке оставались две кривые: глиссада теоретическая и та, которую сумели выдержать пилоты. И еще на пленке отпечатывалось наборное плато: дата, время посадке и номер самолета. Набором этих цифр и занимался сейчас диспетчер: «75410 — 3 апреля — 02 ч. 25 мин»

— Не вышел? — спросил Виталий диспетчера.

Диспетчер глянул на экран и указал на дрожащую у самого края точку. Потом прислушался и сказал:

— Идет.

И в то же мгновение Виталий и сам услышал: идет.

02 часа 24 мин.

Пилотская самолета № 75410

Получив от Невьянцева листок с рекомендациями по запуску двигателя в воздухе, Селезнев выругался: «Что они там — белены объелись? Холодный ведь движок!». Однако, дойдя до последнего пункта — «Запуск отработан в испытательном полете 3.04, в 01.48 в зоне Домодедова», задумался: «Ишь ты, выходит, они там, в Москве, времени зря не теряли — даже испытателей на ноги подняли… Но что тогда делать нам?»

Ему не надо было объяснять, почему запуск рекомендован на высоте восемьсот метров: если вдруг двигатель не запустится, а винт будет в режиме авторотации… «Что такое сорок километров запаса?[28] — размышлял Селезнев. — Пискнуть не успеешь, как посыплешься вниз и будешь сыпаться, согласно инструкции, шестьсот метров. Так что, почему восемьсот — ясно, хоть двести останется в случае чего. Но какая это высота — двести метров?»

И не надо было ему объяснять, почему нельзя запускать двигатель на большей высоте: холодно.

— Осипыч, — нажал он на штурвале кнопку переговорного устройства. — Сколько за бортом?

— Минус двадцать два.

— Ясно.

Они в это время подходили к Артемовскому, и высота у них была две триста. «Две триста и минус двадцать два…» Конечно, он знал, что инструкция разрешает запускать двигатель в воздухе при температуре масла не ниже минус пяти… «Но ведь и там, в Домодедове, надо полагать, испытывали запуск не при минус пяти, а ниже, иначе какого черта было им испытывать?»

— Осипыч! Когда будем на высоте восемьсот метров? То есть меня интересует, сколько времени от этой высоты до посадки?

Геннадий Осипович подсчитал и сообщил:

— Шесть минут сорок секунд.

— Кхм… — прокашлялся Селезнев. — Семь минут… Сгоришь к чертовой матери за эти семь минут без огнетушителей…