Тропы вечных тем: проза поэта

А вот Борису Примерову не повезло. Это на первых курсах Литинститута Примеров был для Кузнецова почти как бог. Они оба приехали покорять Москву с юга: Примеров приехал из донской станицы, а Кузнецов — с Кубани. Оба писали о самом важном: о родине, о войне, о любви. Но Примерова заметили и оценили раньше, нежели Кузнецова. Причём за ним стояли не только почвенники. За него не раз заступался Андрей Вознесенский. А Илья Глазунов вообще хотел писать с него чуть ли не икону. И, похоже, Кузнецов этого успеха Примерова спокойно пережить не мог. Он, судя по всему, вскоре взревновал его. А потом на это наложились ещё и разного рода семейные неурядицы. Отношения двух поэтов свелись практически к нулю уже к середине 70-х годов. «Жаль, — подчеркнул Кузнецов уже в 1982 году, — что всё лучшее он [Примеров. — В.О.] написал до института и быстро сгорел бенгальским огнём <…> Он разделял общее несчастье поэтов: мерил других по себе и, конечно, не в пользу других». Впоследствии Кузнецов и вовсе Примерова старался не замечать. Он даже после страшной гибели поэта (Примеров в мае 1995 года повесился) не пожелал сказать о нём ни одного доброго слова. Эта его жестокость ещё тогда очень удивила одного из учеников Кузнецова — Сергея Соколкина.

К сожалению, со временем в оценках Кузнецова стали преобладать идеологические мотивы. Художественность отступила для него на второй, а то и на третий план. А ведь он был не просто очень хорошо начитанным человеком. Его отличала высокая образованность. Кузнецов, безусловно, был интеллектуалом. Естественно, он хорошо знал Осипа Мандельштама, Бориса Пастернака, Иосифа Бродского. Поэт не раз в беседах с самыми разными людьми обращался к их творчеству, но почему-то в основном в прикладном плане. Так из всего Мандельштама он выделил лишь две строчки: «Где вы четверо славных ребят из железных ворот ГПУ». Правда, признал, что эти строчки получились поразительными по расхристанности. Мандельштам, как оказалось, понадобился ему только для того, чтобы доказать другую мысль: поэтов нельзя было сажать — они могли отомстить.

Интересными были и наблюдения Кузнецова о Межирове. «У Межирова, — отметил поэт в беседе с Чусовитиным, — трёхплановая речь, он пишет сразу для одного, для другого и для третьего: в рубцовском стихотворении „Потонула во тьме незнакомая пристань…“ он усмотрел „гонимый народ“ и, следуя своей привычке писать трёхслойные стихи с тайным тройным смыслом, говорит: „Ну почему вы, по примеру Рубцова, никогда ничего не напишете о гонимом еврейском народе?..“

Кстати, только наблюдениями у Кузнецова дело не ограничилось. Одно время он сознательно допускал в своих стихах прямые переклички с Бродским, что уже в конце 90-х — начале „нулевых“ годов тщательно отследил и проанализировал такой тонкий ценитель русской поэзии, как Кирилл Анкудинов. Но потом ему внушили (и прежде всего тут постарался Кожинов), что эти поэты — чужие. И он стал городить всякую чушь.

Ну зачем Кузнецов отказал в большом таланте Пастернаку? В беседе со скульптором Чусовитиным он ещё в 1985 году попытался оспорить утверждение, что Пастернак — самый культурный последний поэт. „А что толку, — возражал Кузнецов, — если его шибко культурное знание ничем себя не обнаруживает. Сумел ли он выразить своё знание в русском слове? Он знал всё как человек, но не как поэт. Фет тоже перекладывал идеи Шопенгауэра, но складывались руссудочно-мёртвые стихи. Пастернак больше делал умное лицо“.

После Пастернака настала очередь Бродского. Как Кузнецов его только не поносил, правда, в основном, в устных разговорах. А за что? Ведь и Кузнецов, и Бродский очень любили Россию. Только выражали они свои чувства по-разному.

Впрочем, объяснить неприятие Кузнецовым Бродского, как и восторги поэта поздним Панкратовым, одними идеологическими расхождениями или идейной близостью нельзя. Мне кажется, что Кузнецов всегда очень ревностно относился к чужим успехам. Пока того же Бродского травили, всё было в порядке. И Бродского, и Кузнецова ценила только избранная публика. Народные массы не понимали ни того, ни другого. Но вот Бродскому присудили Нобелевскую премию, а у Кузнецова не было даже Государственной. Как это пережить? Кузнецов поддержал недоброжелателей Бродского: мол, поэта отметили не за талант, а за диссидентство.

Надо отметить, что ревность взыграла у Кузнецова не первый раз. Это проявлялось и раньше. В студенчестве он ревновал к славе Бориса Примерова. Потом началась канонизация Рубцова, так не понравившаяся Кузнецову.

А вспомним конец 70-х — начало 80-х годов. В поэзию мощно ворвалась новая плеяда: Иван Жданов, Александр Ерёменко, Александр Парщиков… Кузнецову дерзкие поиски этой плеяды поначалу были даже очень интересны. Поэт увидел в них свою юность. Он ведь тоже в молодости долго метался между красивыми метафорами и сложными образами. А парадокс вообще чуть не стал его второй натурой.