Троцкий. Изгнанный пророк. 1929-1940

Домочадцы припомнят этот и другие подобные случаи всего лишь через три-четыре месяца, когда поймут, насколько зловещими они были. В тот момент они не видели в этих событиях ничего худшего, чем проявления неровного характера «Джексона». Один Троцкий, который мало знал его, стал испытывать тревогу. Правда, даже он весьма вяло защищал «Джексона», когда кто-нибудь с возмущением говорил, что во время своей поездки в Нью-Йорк «Джексон» даже не заглянул там в штаб-квартиру троцкистов. Ладно, ладно, отвечал на это Троцкий, муж Сильвии, конечно, легкомысленный парень, от которого не будет много пользы как от товарища, но, может быть, он исправится — партию составляют всякого сорта люди. Но разговоры «Джексона» о его «боссе», «финансовом гении», и спекуляциях на бирже, которыми он мог бы заняться на благо движения, злили Троцкого. «Эти короткие разговоры, — говорит Наталья, — мне были не по душе; Лев Давидович был тоже поражен ими. „Кто этот богатый „босс“? — говорил он мне. — Надо это выяснить. В конце концов, это может оказаться какой-нибудь спекулянт фашистского типа — для нас будет лучше не принимать больше у себя мужа Сильвии“. Он порвал с Молинье, у которого тоже были „финансовые планы“; но у него никогда не было ни малейшего сомнения по поводу политической честности Молинье; и даже сейчас Троцкому хотелось простить ему все прегрешения. Но в „Джексоне“ он ощущал что-то зловещее — может, он связан с фашистами? И все-таки, несмотря на эту смутную интуицию, он не стал обижать его безосновательным недоверием.

17 августа „Джексон“ вернулся, сказав, что написал какую-то статью против Бернхэма и Шахтмана (с некоторыми ссылками на ситуацию в оккупированной Германией Франции) — не мог бы Троцкий просмотреть черновик и внести поправки? Он искусно затронул чувствительную струну своей жертвы — стремление инструктировать и воспитывать товарищей и последователей. Неохотно, но покорно Троцкий пригласил „Джексона“ пройти с ним в свой кабинет. Там они остались одни и занялись обсуждением статьи. Всего лишь через десять минут Троцкий вышел взволнованный и обеспокоенный. Его подозрение вдруг усилилось; он сказал Наталье, что больше не желает видеть „Джексона“. Его вывело из себя не то, что написал этот человек, — несколько неуклюжих и путаных шаблонных фраз, — а его поведение. Пока они были у письменного стола, а Троцкий просматривал статью, „Джексон“ уселся на стол и там, оказавшись над головой хозяина, оставался до конца беседы! И все это время он был в шляпе и прижимал к себе свое пальто! Троцкий был не только раздражен невежливостью гостя; он опять почувствовал подвох. У него появилось ощущение, что перед ним самозванец. Он сказал Наталье, что в своем поведении „Джексон“ „совсем не похож на француза“ — а ведь он выдавал себя за бельгийца, выросшего во Франции. Кто это на самом деле? Надо выяснить. Наталья была ошеломлена; ей казалось, что Троцкий „почувствовал в „Джексоне“ что-то новое, но не пришел или, скорее, не спешил прийти к какому-то выводу“. И все же последствия того, что он сказал, были тревожны: если „Джексон“ обманывает их в отношении своей национальности, то почему он это делает? И не обманывал ли он их и в других вещах? Каких? Эти вопросы должны были волновать Троцкого, ибо два дня спустя он повторил свои наблюдения Хансену, чтобы уяснить, не осенили ли кого-нибудь еще подобные дурные предчувствия. Однако убийца действовал быстрее, чем интуиция жертвы и инстинкт самосохранения: Троцкий поделился своими смутными подозрениями с Хансеном всего лишь за день до покушения на свою жизнь.