Троцкий. Изгнанный пророк. 1929-1940

Идеи «Манифеста» были, главным образом, теми, что он пятнадцатью годами раньше выражал в «Литературе и революции», когда стремился предвосхитить сталинскую опеку над литературой и искусством. Теперь он нападал на низкопоклонников сталинизма, «этих Арагонов, Эренбургов и других мелких мошенников, этих „джентльменов, которые [как Барбюс] с одинаковым энтузиазмом составляют биографии Иисуса Христа и Сталина“, и Мальро, чья „фальшь“ в его самом последнем описании сцен в Германии и Испании была „тем более отвратительна, что он старался преподнести ее в художественной форме“». Он видел поведение Мальро «типичным для целой категории, почти поколения писателей: столь многие из них говорят ложь, исходя якобы из чувства „дружбы“ к Октябрьской революции, как будто эта революция нуждается во лжи». Поэтому борьба за художественную правду и за несгибаемую верность художника самому себе стала необходимой частью борьбы за идеи революции.

«В искусстве человек выражает… свою нужду в гармонии и полноценном существовании… которого он лишен при классовом обществе. [Эта выдержка взята из письма Троцкого в „Partisan Review“.] Вот почему в любом истинно художественном творении всегда подразумевается сознательный либо непроизвольный, активный либо пассивный, оптимистический или пессимистический протест против реальности… Загнивающий капитализм не способен гарантировать даже минимум условий, необходимых для их развития до тех течений искусства, которые до некоторой степени отвечают потребностям нашей эпохи. Он суеверно ужасается при каждом новом слове. Угнетенные массы живут своей собственной жизнью. Среда артистической богемы замкнута в собственной узости… Художественные школы последних десятилетий — кубизм, футуризм, дадаизм, сюрреализм — давили друг друга, и ни одна из них не дала каких-либо плодов… Невозможно найти выход из этого тупика одними лишь художественными средствами. Это кризис целой цивилизации… Если современное искусство не перестроится, искусство неизбежно погибнет, как погибло греческое искусство под руинами рабской цивилизации… Отсюда функция искусства в наше время определяется его отношением к революции.

Но именно здесь история устроила гигантскую ловушку для искусства. Целое поколение „левой“ интеллигенции… обратило свои взоры на восток и… связало свои судьбы не столько с революционным рабочим классом, сколько с победоносной революцией, что не есть одно и то же. В той победоносной революции есть не только революция, но и новый привилегированный слой… [который] удавил художественную фантазию рукой тирана… Даже при абсолютной монархии придворное искусство было основано на идеализации, а не на фальсификации, в то время как в Советском Союзе официальное искусство — а никакое другое там не существует — разделяет судьбу официального правосудия; его цель — прославление „Вождя“ и официальная фабрикация героического мифа…

Стиль официального советского изобразительного искусства описывается как „социалистический реализм“, — этот ярлык мог изобрести только какой-нибудь бюрократ во главе какого-нибудь управления искусств. Этот реализм состоит в имитации провинциальных фотографий-дагерротипов третьей четверти прошлого столетия; „социалистический“ стиль состоит в применении трюков неестественной фотографии, чтобы представить события, которые никогда не происходили. Нельзя без отвращения и ужаса читать поэмы и романы или рассматривать картины и скульптуры, в которых чиновники, вооруженные пером, кистью или резцом и находящиеся под надзором чиновников, вооруженных револьверами, прославляют „великих гениальных руководителей“, в которых нет ни искры ни гения, ни величия. Искусство сталинской эпохи останется самым поразительным выражением глубочайшего упадка пролетарской революции».

Эта проблема, отмечал он, не ограничивается лишь СССР:

«Под предлогом запоздалого признания Октябрьской революции „левая“ интеллигенция Запада пала на колени перед советской бюрократией… Новая эра открылась со всевозможными центрами и кружками… с неизбежными приветственными посланиями от Ромена Роллана и с субсидируемыми изданиями, банкетами и съездами (где трудно провести какую-то черту между искусством и ГПУ). И все же, несмотря на огромный охват, это военизированное движение не породило ни одного художественного произведения, способного пережить своего автора и его кремлевских вдохновителей.

Искусство, культура и политика нуждаются в новой перспективе. Без этого человечество не будет двигаться вперед… Но по-настоящему революционная партия не может и не захочет „управлять“ искусством, не говоря уже о командовании им… Только невежественная и наглая бюрократия, обезумевшая от своей деспотической власти, может заразиться такими амбициями… Искусство может быть великим союзником революции только тогда, когда оно остается верным себе».