Троцкий. Книга 2

Но нельзя не подчеркнуть важного политического момента: борясь за создание новой партии, Троцкий вел эту работу в контексте разоблачения тех политических сил, которые готовили войну. Еще в 1937 году он точно предсказал, что через два-три года разразится новая, вторая мировая война. Троцкий раньше, чем многие политики, разглядел, что приход фашистов к власти в Германии рано или поздно приведет к войне. Такие великолепные его работы, как "Германия — ключ к международной обстановке" (1931 г.), "Единственный путь" (1932 г.), "Что такое национал-социализм" (1933 г.), пророчески показали роковую роль нацизма[220]. Троцкий, возможно, первым дал глубокую характеристику фашизму как источнику войны. Еще в 1933 году он писал, что "Гитлер смог выдвинуться лишь за счет своего неукротимого темперамента, громкого голоса, самоуверенности, выступлений, звучавших то как молитвы, то как приказы. Невежество и национализм нашли отклик у обездоленных, сломленных, отчаявшихся людей, которым он обещал лучшую долю и величие. Неожиданно его поддержали массы"[221]. Еще осенью 1938 года Троцкий пророчески предсказал, что "Сталин вскоре заключит союз с Адольфом Гитлером"[222]. Как мы знаем, это пророчество изгнанника трагическим образом сбылось.

Троцкий видел приближение зловещего призрака войны, который приобретал все более реальные и грозные очертания. Но, увы, лидер международного левого движения искал спасения от мировой войны в… новой революции: "Если она не произойдет до войны, то сама война вызовет революцию, в результате которой рухнет как сталинский режим, так и фашистский"[223]. Изгнанник мыслил старыми догматическими категориями и всю многогранную социальную действительность по-прежнему стремился втиснуть в прокрустово ложе схемы мировой революции. Даже когда мировая война уже разразилась, в феврале 1940 года — последнего года своей жизни — Троцкий писал американскому единомышленнику Уэлшу: "В этот ужасный период разгула мирового шовинизма… единственным путем выживания человечества является путь социалистической революции"[224].

В мировом политическом хоре все громче звучали металлические ноты милитаризма. Лишь одинокий голос далекого изгнанника с Американского континента тщетно пытался перекричать лязг танковых гусениц. Но старые революционные молитвы в этом грохоте совершенно не были слышны. Троцкий, глядя далеко-далеко вперед, продолжал жить в иллюзорном мире навсегда ушедшей эпохи.

Глава 3. "Пасынок" эпохи

Активнейший из революционеров оказался лишним и ненужным человеком в революционную эпоху. Это есть печальная судьба личности.

Н.Бердяев

Последние год-полтора своей жизни Троцкий нередко выходил поздно вечером с Натальей Ивановной во двор своей маленькой крепости. Они садились на деревянную скамейку, похожую на русскую, деревенскую, стоящую у стены дома, и молча смотрели на быстро опускающийся полог южной ночи. Молчали. Иногда перебрасывались несколькими фразами. Снова молчали.

О чем они думали и говорили? Наверное, этого теперь уже никто не скажет. Даже у обреченного человека остается великая, может быть, самая великая, роскошь — свободно думать, парить мыслью над прошлым и будущим. Это единственный атрибут свободы, который отнять никто не в состоянии — будь то диктатор или трагические обстоятельства. Хотя эта роскошь может быть мучительно горькой, невыносимо печальной… Может, изгнанник мысленно возвращался в далекую Яновку? Но с годами даже мысленно все труднее попасть в исчезнувший мир своего детства — с теплом матери и близких людей, уже ушедших в мир теней. Или он вспоминал свои дерзкие побеги из ссылок, революционные триумфы и скитания? Более трети прожитой жизни Троцкий провел вдали от родины… Увидит ли он ее когда-нибудь? Троцкий теперь не сомневался, что отторгнут от нее навсегда. И эта необратимость жгла сознание горячими углями воспоминаний, заставляла в спазме сжиматься горло. Где он допустил непростительный промах? Как он мог просмотреть Сталина?

О чем бы ни думал Троцкий, его мысль то и дело возвращалась к тем едва заметным "бугоркам", где он много лет назад едва заметно "запнулся". В феврале 1940 года Троцкий напишет: "Если б мне пришлось начать сначала, я постарался бы, разумеется, избежать тех или других ошибок…"[1] Но свой революционный фанатизм и большевистскую одержимость он был не в состоянии считать ошибкой.

Иногда, правда, приходили на память мелочи, не имевшие, казалось, никакого отношения к революции. Троцкому вспомнилось почему-то о расстрелянной семье русского царя, на что члены Политбюро дали санкцию, и в этой связи — о записке заместителя особоуполномоченного Совнаркома Базилевича из далекого марта 1922 года:

"Предреввоенсовета Республики тов. Троцкому