Трубачи трубят тревогу

Объединенный Алатырский полк с рассвета до поздних сумерек, пока не утихла эта памятная битва 14 апреля 1920 года, под огнем вражеских самолетов и танков удерживал упиравшийся в Сиваш левый, восточный участок Перекопского фронта.

В тот день наш полк, потеряв до четверти своего состава убитыми и ранеными, не пал духом, не дрогнул даже тогда, когда вышел из строя его командир Демичев.

На ночь нас отвели в Перво-Константиновку. Еще по дороге в село комбриг Владимир Микулин и наш новый военком бригады Альберт Генде спросили меня, кто бы мог вместо раненого Демичева возглавить полк. Я назвал Ивана Самойлова, краскома, командира сабельного эскадрона, бывшего череповецкого пастуха.

— А мы с комиссаром полагаем, что лучше всех справится с полком Шротас, — сказал Микулин.

Я категорически возразил против этой кандидатуры. Пий Казимирович Шротас, уроженец города Вильно, которого бойцы в шутку называли «Пий сто десятый», командир пулеметного эскадрона, человек, знавший свое дело, не трусливый, с холодной головой, но и с холодным сердцем, был слишком флегматичен, чтобы возглавить кавалерийский полк.

— Назначим Шротаса, — настаивал комбриг, — он все же бывший офицер, у него больше опыта.

— Пусть командует Пий Казимирович, — поддержал Микулина комиссар, — а потом видно будет.

На 15 апреля в 6.00 намечалась повторная атака Перекопа, но нам с новым командиром полка Пием сто десятым не пришлось в ней участвовать...

Ночью в Перво-Константиновке Шротас, усадив против себя адъютанта, продиктовал ему приказ, назначив время подъема в 5.00. После тяжелого боя люди очень устали, и я высказал опасение, что из-за позднего подъема полк вовремя не соберется. Шротас успокоил меня, заявив, что он лично объедет подразделения и все будет в порядке.

Перед рассветом все штабные работники разъехались по эскадронам, чтобы поторопить их с выступлением, но в 5.30 утра, когда мы должны были уже двигаться к Перекопу, полк находился еще в селе. К нашему штабу на громоздком «бенце» подкатил начальник 42-й дивизии Нестерович. Ему оперативно подчинялась наша 13-я бригада. Не желая никого слушать, начдив заявил: 

— За опоздание полка — расстрел.

Сам сказочной отваги, Нестерович слыл как человек, скорый на расправу. Так что, очутившись в «бенце» начдива, мы поняли, что тут не до шуток.

Весь день мы со Шротасом провели в расположении штаба 42-й дивизии, не обмолвившись ни единым словом. За стеной цвели вишни, чирикали воробьи, звала к жизни ароматная таврическая весна. «Там, под Перекопом, — думал я, — твои боевые товарищи штурмуют укрепления белогвардейцев, а ты ждешь суровой расплаты за интеллигентскую деликатность. Надо было настойчивей разговаривать с новым командиром».

И в то же время горечь моих, как мне казалось, незаслуженных переживаний облегчалась каким-то недобрым, злорадным чувством: «А все же я был прав, когда давал отвод Пию сто десятому».

Нестерович был не только начдивом, которому подчинялась 13-я бригада, но и начальником Перекопского боевого участка. Высшая власть! Человек волевой и решительный не станет попусту бросаться словами. И все же у нас теплилась надежда. Ведь судьи перед вынесением приговора будут разбираться в обстоятельствах дела. Расстреливают врагов и то не всегда и не всех. А мы со Шротасом не шпионы, не мародеры, не белогвардейцы. За нашими плечами немало атак, десятки боев, тяжелые походы. И это известно, если не Нестеровичу, то нашим друзьям и товарищам, командиру и комиссару бригады. Разве их не волнует наша участь? Нет, не может этого быть!

Поздно ночью 15 апреля, после тягостного двадцатичасового ожидания, нас доставили в штаб боевого участка. Там в накуренном помещении уже собрался «полевой суд». Он состоял из Нестеровича, Микулина, Генде.

Лишь мы переступили порог, Нестерович оглушил нас раскатистым басом:

— О! Явились орлы! Скажите спасибо вот им, — указал он зажатым в руке циркулем на членов суда, — иначе подсек бы я вам крылья. Для примера, конечно...

Да, я не ошибся в старших товарищах. Микулин, воспитанный в интеллигентной передовой семье, располагал к себе мужественным благородством. Ему претила любая несправедливость. Комиссар, лодзинский пролетарий,  коммунист с 1905 года, бывший царский артиллерист-фейерверкер Альберт Генде, душа нашей бригады, тоже был не из тех, кто равнодушно проходит мимо беды товарища.

— Лошадь на четырех ногах и та спотыкается, — подбадривая нас улыбкой, сказал Микулин. — За промах бьют, но не убивают, товарищ начдив. Таким гвардейцам место на коне, а не под конем...

— К тому же Алатырский полк поработал сегодня на славу, — добавил Генде. — И полк, и его командир Самойлов...

Тут комиссар многозначительно посмотрел на меня. Казалось, его взгляд выражал раскаяние: мол, вот же, не вняв совету, поставили во главе полка не того, кого следовало...

Нестерович, взмахнув повелительно циркулем, услал стражу. Вмиг стало легче дышать.

— Прощаю вас, — сказал грозный начдив. — Но пример все же нужен. Властью начальника боеучастка я вас разжаловал... Еще будут бои на Перекопе. Вот и искупайте свою вину...