Трубадур и Теодоро, или Две двести до Бремена

Понятно, что забавнее всего на Трубадура реагировали девицы. Кое-кто покусывал губы, чтобы не рассмеяться в голос, полагая неловким откровенное проявление чувств в публичном месте. Голого Трубадура искренне развлекло это умозаключение. У других лица были такими, словно к Трубадуру приценивались. Иные и вовсе недвусмысленно постреливали в его сторону озорными, охочими до приключений глазками.

В тех случаях, когда рядом с девицами не было кавалеров – те вели себя как «степенные», повторяя аттракцион с часами или платком, – Трубадур им подмигивал, а то и баловал позами античных атлетов. На его взгляд, это должно было привнести в картину происходящего оттенок музейного целомудрия.

Надеюсь, что этот абзац мой товарищ не прочтет, пропустит по невнимательности. В общем, скорее всего, «ожившие статуи» в его исполнении представляли собой чудовищные пародии, сплошное недоразумение. Он и сам говорил, что его физическая форма тогда оставляла желать лучшего:

– Господь не был скуп, когда надо мной трудился, но и не расщедрился. Не обидел и не одарил. Среднестатистический, скажем так, дизайн. Кто знает, может у них там на верху тоже есть нормативы. Прохлада вечерняя тоже играла не на моей стороне. Холод – враг стати, если ты не снеговик, слепленный извращенцем.

Потом появилась женщина лет сорока. Она издали одарила Трубадура вдумчивым, внимательным взглядом и, по-видимому, пришла к выводу, что налицо явная угроза морали и нравственности. Однако, как стало ясно чуть позже, «угрожал» юноша, по ее разумению, отчего-то не всем: метра за три до входа на женщина принялась бойко сортировать не очень густой поток прохожих по какой-то одной ей известной методике. Сомневаюсь, чтобы много людей в нашей стране в те далекие годы знали, что такое «фейс контроль», не уверен даже, что и на своей исторической родине это слово уже вошло в обиход и стало привычным, но из наблюдений Трубадура за действиями самозваной распорядительницы явствовало определенно – «любительщиной» там и не пахло.

Те пешеходы, которым женщина милостиво не препятствовала продолжать путь по стороне, облюбованной «хулиганом», действительно ее не подводили. Они быстро преодолевали опасный участок, уставившись себе под ноги. Осмелься Трубадур встать у них непосредственно на пути, взяли бы его молча за плечи, не поднимая глаз выше щиколоток смутьяна, и освободили бы проход. Тоже молча. Фантазия мне подсказывает, что примерно так профессиональные галеристы переставляют вдоль стен картины, выбраковывая те, что не подходят под настрой и характер будущей экспозиции. Сдержанно, без лишних эмоций. В конце концов, содержание каждого полотна давно изучено до мелочей. Скорее всего, аналогия не очень уместная, вот и приятель мой в тот момент думал иначе. Эту безразличную публику он определил для себя как «сектантов». Ему претило их нарочитое невнимание.

– Возможно, в детстве ты испытывал дефицит заботы, – позволил себе поумничать я, слушая эту историю.

– Или в юности – мозгов, – парировал он и шутливо отгородился ладонями. – Все! Молчи! Разделяю твои опасения – как был дефицит, так и остался. Есть один-единственный способ подтвердить или опровергнуть гипотезу, но нужен мост. Ни одного подобающего на Майорке мы не найдем. За это ручаюсь.

Иногда Трубадур изъясняется непривычно изыскано и без мата. Его руки, особенно длинные тонкие пальцы, выразительно дополняют речь. Внешне он в этот момент тоже преображается, становится вальяжным и ироничным. В такие минуты я начинаю невольно подозревать, что «король Филипп» видит и подмечает больше моего. Не так уж безосновательна его отцовская паранойя.

– Конечно, я был бы рад облегчить «сектантам» жизнь, – продолжал Трубадур свою историю. – Например, повернуться к ним спиной, зайти, наконец, в карман, придуманный для мусорной урны и идиота, которого ты знаешь. Сам посуди: меня по-прежнему было бы видно, но вид этот стал бы куда менее вызывающим. Увы… В этом случае я безнадежно проигрывал спор. Таковы были правила: мне не дозволялось заговаривать с прохожими, но и стесняться их я не смел. Такая, брат, незадача.

…Не прошедшим визуальный отбор женщина-активистка преграждала путь. Она вытягивала перед собой руку с сумочкой и тут же отводила ее вправо, указывая пешеходу единственно возможное направление. Небольшой черный ридикюль на короткой ручке превращал ее руку из обычного указателя в натуральный шлагбаум с грузом. Только груз, если не считать таковым саму женщину, что по мнению Трубадура, было бы крайне неуважительно, оказался не на том конце. Эта деталь, неведомо по каким причинам бросившаяся ему в глаза, ускользала от внимания прочих граждан. Она не развеивала иллюзию, люди принимали утяжеленную сумочкой женскую руку за полный запрет прохода и останавливались.