Трудная пациентка

– Видим! Третий, отходите. Если рванёт, и вас достанет, – прошипел в передающее президент. – У батискафа только астероидная защита – зонтик от лавины!

– Скорость не определяется, – доложил Рахматов. – Точно глушилки на эту тварь поставили. Не берёт наша аппаратура.

– Да чего тут определять?! – взвыл доктор, тыча в иллюминатор. – Видно же, догоняет.

Точка на радаре неумолимо настигающая корабль внезапно мигнула и исчезла.

– Ушла? – оторопел Рахматов.

Щёткин бросился к иллюминатору и, мгновение спустя, отметил:

– Хрен! Локаторами не определяется. А так… в реали общаться желает. – Стоящий рядом с президентом Бердин примёрз взглядом к растущей с ошеломляющей скоростью 'звезде'. – Курс?!

– Манёвры проведены. Корректируется по нашей траектории, – повторил астронавт.

– Самоликвидация ракеты?

– Не срабатывает.

Надвигающаяся 'звезда' в иллюминаторе выросла и превратилась в рассекающую галактический простор 'акулу'.

– Уходите! С траектории уходите! – бесновался динамик.

Викеше Щёткин не ответил. Обернулся к застывшему у пульта управления астронавту.

– Передайте на базу, в ходе экспериментов термоядерные боеголовки не использовать. Нагуаль обладает способностью перепрограммировать исходные данные в случае прохождения ракетой зоны Мёртвых Пространств. – Сквозь металл в голосе Аристарха вдруг пробилась горечь. – И надо было нам эту чёртову 'шубу' проковырять! И ни одной противоракетки! Хотя… – президент снова подошёл к иллюминатору. На остроносой морде 'акулы' уже можно было рассмотреть бокс с надёжно спрятанным в нём зондом. -…слишком близко. Простите нас, доктор.

Бердин только махнул рукой.

– А ведь это разум, – проговорил Рахматов едва слышно. – И вполне понятный нам. ФАГ защищается.

– Зона Мёртвого Пространства ракетой пройдена. Вернулась, голуба. Наша она теперь! Теперь послушается, – прорезал тишину голос Викеши. – Выхожу на связь с зондом.

– Третий! – Щёткин побледнел. – Активизированный зонд пилотирует ракету-носитель и отделяется только при термоядерной реакции!

– И я про то,- откликнулся динамик. – Куда он, туда и она! Ракета – дура, зонд – молодец! Включаю позывные,

– Третий! Викентий!

– Ничего, Аристарх Леонович, у вас там Несущий, интраморфы… До встречи! Надеюсь, до нескорой!

Связь прервалась.

Серебристый шар изо всех сил рвался вверх, уводя за собой смертоносного преследователя. Острый нос ракеты задрался и вслед за батискафом отклонился вправо. Расстояние между ними сокращалось. Скоро оба объекта превратились в крошечные искры. Через мгновение беззвучный взрыв озарил притиснутые к иллюминатору лица. В холодном космическом вакууме расцвёл ослепительный страшный цветок.

Щёткин ударил кулаком в стену.

Рахматов и Бердин вскрикнули.

Воздух в секторе зазвенел и стал покрываться ледяной коркой тишины.

5. Четырнадцать страниц

После той трагической 'прогулки' что-то в душе доктора надломилось. Каждое утро Леонид Сергеевич безропотно отправлялся в лаборатории. На шестом десятке он чувствовал себя 'хвостатым' по всем предметам студентом. Нагромождение неведомых приборов, китайская грамота цифр и терминов заставляла втягивать голову в плечи. Вопросы его оставались наивными, а рассуждения сначала веселили аномалийщиков, потом начали злить. Даже выглядел теперь седовласый Илья Муромец нелепо – сгорбился, походка стала неуклюжей и суетливой, в глазах застыла неуверенность. Уже несколько раз Рахматов замечал, что от Бердина пахнет перегаром. Рушан всерьёз задумался, уж не своеобразный ли юмор продемонстрировал жестокосердый Универсум, указав этого далёкого от Большой Игры эскулапа. Нарастало изматывающее чувство вины и нехорошей унижающей жалости. Именно эта жалость гнала вечерами Рахматова в роскошные апартаменты, выделенные доктору. Тот встречал без энтузиазма. Визиты, скорее, терпел и не мог скрыть стыдливой радости, когда незваный гость уходил.

Как-то раз Рушан застал Леонида Сергеевича безобразно пьяным. Доктор сидел у лёгкого, с изогнутыми ножками столика и рассеянно блуждал взглядом по зависшим над голографом моделям. Перед ним стояла почти опустошённая бутылка. Отчего-то контраст между неповоротливым Муромцем и изящным столиком заставил сердце сжаться. Они были такими разными, что, казалось, их выдернули из чуждых друг другу миров. Бердин знаком пригласил садиться. Ни слова не говоря, поискал что-то глазами и, не найдя, плеснул из бутылки в тонкую фарфоровую чашку.

– Водка? – осведомился Рахматов, понюхав прозрачную жидкость. Вопрос он задал, чтобы разрушить неловкое молчание – ответ и так был начертан на бутылке большими золотыми буквами.

Бердин кивнул.

– Во всём надо находить свои плюсы, – сказал он угрюмо. – Всю жизнь руки берёг, чтоб тремора не выдали. Теперь зачем они мне?

– Полагаете, если человек не хирург, трясущиеся руки для него в самый раз? – спросил Рушан, отставляя угощение.

Протестовать Бердин не стал. Тяжело поднялся и достал из шкафа стопку бумажных листов. Они оказались чистыми, но сплошь зияли многочисленными проколами.

– Вот, – в пальцах доктора блеснула большая игла. – Сколько колоть?