Трудная позиция

— Это один вопрос — дисциплина и чуткость, — возразил Осадчий. — Но подготовить, бюро для его обсуждения действительно надо. А вы собрались, я вижу, так, налегке.

Кто-то подсказал:

— Может, отложить тогда заседание?

— Конечно. Зачем же обсуждать с ходу...

Вашенцев подумал: «Может, и в самом деле отложить? А то ведь Осадчий теперь так и будет стоять на своем. Да и Крупенин при нем уж чересчур храбрым сделался».

— Ну что же, отложить — так отложить, другого ничего не придумаешь, — сказал Вашенцев. — Только записать нужно, чтобы в следующий раз Крупенин пришел на бюро не с этим своим «убежден» или «не убежден», а пусть объяснит серьезно, почему ушел Саввушкин и почему продолжается возня с Красиковым?

— И бюро чтобы знало, — вставил Осадчий.

— Так это само собой, — ответил Вашенцев.

— Нет, не само собой, — настойчиво поправил его Осадчий. — Это главное, это нужно понять каждому...

* * *

После заседания, когда кабинет опустел, Вашенцев оделся, потушил свет и, задумавшись, остановился у окна. Ему было хорошо видно, как вышел из подъезда полковник Осадчий и заторопился вслед ушедшим вперед офицерам. Вот он поймал за руку Крупенина и, задержал его под ближним фонарем, наверное, для того, чтобы поговорить наедине. «Странно, — подумал Вашенцев. — Неужели не наговорились».

Осадчий и Крупенин, постояв немного, ушли. Но Вашенцев уже не мог успокоиться. Пока запирал дверь и спускался по каменной лестнице вниз, потом брел, не торопясь, через двор училища к проходной, все время думал, что теперь, конечно, Осадчий от дивизиона не отцепится, что ему, Вашенцеву, нужно будет ухо держать востро, чтобы снова не влипнуть в какую-нибудь неприятность.

Над городком плыли тяжелые облака. Звезды словно играли в прятки: то появлялись, то исчезали. Ветер дул где-то поверх крыш, но его леденящее дыхание распространялось всюду, и Вашенцев время от времени подергивал плечами, чтобы согреться. Ему не нравилась такая погода. Кто знает, что этот ветер нагонит к утру: тепло, мороз, пургу? А то еще ни с того ни с сего сыпанет, пожалуй, мокрая ледяная крупка. Тут, на степных азиатских перевалах, возможно и такое. Однажды Вашенцев видел даже, молнию во время бурана. Было это год назад, в конце декабря, возле проходной училища. Ему показалось тогда, что произошло замыкание электрических проводов. Но это ударил гром, самый настоящий гром, какой бывает во время летней грозы. А на другой день в местной газете он прочитал заметку «Редкое явление природы». Сейчас, вспомнив об этом, подумал с досадой: «Тут что ни день — явление».

У двери в свою квартиру Вашенцев остановился и долго вытирал ботинки, стараясь как можно громче шаркать подошвами по скользкому плиточному полу. Делал он это теперь каждый раз, чтобы предотвратить возможную встречу с Корзуном. И тот, услышав старания соседа, уходил к себе в комнату плотно закрывая дверь. Они почти не ссорились в тот день, когда объяснились у генерала. Одну лишь фразу бросил тогда обозленный Вашенцев: «Очень сожалею, что считал вас до сих пор товарищем». Но Корзун так разволновался, что на первом же слове запнулся и уронил очки на пол. А пока поднимал их, неловко сломав свою длинную сухую фигуру, Вашенцев повернулся и ушел.

Испортились потом отношения и со Светланой Ивановной. Правда, Вашенцев делал вид, что ничего этого не замечает. Был к ней по-прежнему уважителен и внимателен. Точно так же поступил он и сейчас, когда открыл дверь и увидел ее в прихожей.

— Добрый вечер, Светлана Ивановна, — сказал он нарочно громко. Пусть Корзун знает, что он, Вашенцев, с хорошими людьми не ссорится.

— Вечер добрый, — сухо ответила Светлана Ивановна и показала рукой на тумбочку, где лежало письмо. — Это вам, Олег Викторович, из Горска.

— Наконец-то, — обрадовался Вашенцев и, забыв про все на свете, не раздеваясь, ушел в свою комнату. Письмо было от Зинаиды Васильевны, в нем фотокарточка Леночки с неожиданной надписью: «Папочка, посмотри, какая, я большая».

Головку девочки обрамляли густые пушистые волосы с широким бантом. В руках у нее, как у старательной школьницы, была зажата книжка с бородатым Айболитом на обложке. А взгляд почти взрослых материнских глаз... Ох, этот взгляд... Он словно проколол Вашенцева насквозь. К горлу подступила тугая, давящая спазма.

Зинаида Васильевна писала, как всегда, много и старательно. Ей хотелось обрисовать чуть ли не каждый шаг, каждое движение Леночки. Вашенцеву это нравилось. Он читал и словно видел свою дочь то заботливо хлопотавшей над игрушечным зверинцем, то спешившей на поиски доброго доктора, чтобы срочно оказать помощь потерявшей ногу старой мартышке. Вашенцев, не замечая того сам, улыбался, качал головой и вслух приговаривал:

— Ох, Ленка, Ленка! И какая же ты дотошная!