Трудная позиция

— Не знал я, что вы можете так, Крупенин.

— Как, товарищ полковник?

— Ну… вернуть — и все…

— Да зло же берет.

— Зло в таком деле — плохой помощник, — сказал Осадчий, отгоняя дым к открытой форточке. — Разобраться нужно, и разобраться тщательно, чтобы никаких сомнений не осталось ни у вас, ни у педсовета. Понимаете?

— Я уверен, что Красиков одумается, обязательно одумается, — ответил Крупенин уже спокойнее.

— Буду рад. — Осадчий затушил папиросу и опять уселся за стол.

Крупенин сейчас впервые почувствовал, что зря он, кажется, плохо думал об этом суровом и суховатом на вид человеке.

— Не знаю, Артемий Сергеевич, — досадуя на самого себя, сказал Крупенин. — Плохой я психолог, наверное. Сердцем вроде все понимаю, а вот вникнуть, добраться, как вы говорили, до сути — не получается. Так и с Красиковым вышло. Беседовали, объяснялись. Он уже как будто на откровенность пошел: о родителях рассказал. А теперь, видите, куда повернул?

— Да в том-то и дело, что не все вижу, — искренне признался Осадчий. — Туману много. Но вы свою, сторону уж очень упорно держите. И не зря, похоже. Я так понимаю.

— А как же не держать, Артемий Сергеевич? Наш ведь он человек-то, советский. И офицером будет хорошим, я же вижу по его способностям. А вот совершит, представьте, глупость, сломает себе жизнь, потом сам же мучиться будет. Да и нам с вами не простит. Бездушные, скажет, люди, не помогли.

— Это верно, — согласился Осадчий. — В жизни оступиться легко, а встать на ноги не так-то просто. И тут вы правильно делаете, что деретесь за человека. Побольше бы нам драчунов таких, Борис Афанасьевич.

— Да ведь хочется, чтобы все хорошо было. Неужели уж мы с таким коллективом не в состоянии одного человека убедить? Неужели у нас пороха для этого не хватит?

— Я полагаю, что хватит. Во всяком случае — должно хватить. А как вы сами-то живете? — неожиданно повернул разговор Осадчий. — Учебу не запустили в суматохе?

— Тянусь потихоньку, — вздохнув, ответил Крупенин. — Иногда майор Шевкун помогает.

— Ко мне приходите, если что нужно, — сказал Осадчий. — Не стесняйтесь. А то ведь заочная учеба штука такая: не выполните одну работу, другую, и пойдет накручиваться. Большая воля нужна, чтобы самому себя подтягивать.

— Конечно, учиться в стенах академии лучше, — признался Крупенин. — Но так уж у меня вышло. С Севера уехать невозможно было. Там всегда — как в бою. Даже рапорта подавать не стал.

— А я все по вашему дневнику понял.

— Дневник что, в нем одна сторона дела, — сказал Крупенин.

— Верно, одна, но какая!.. — Осадчий многозначительно подмигнул, как бы говоря: «Скромничаете, молодой человек, все ясно». Потом он встал и протянул Крупенину руку.

— Ну что же, Борис Афанасьевич, постарайтесь, поработайте с Красиковым.

* * *

Проводив Осадчего, Крупенин посмотрел на часы. До отбоя оставалось сорок пять минут. «Пойду сейчас, — решил Крупенин. — Успею вполне. Да и не смогу до завтра. Не усну все равно». Он быстро оделся и, на ходу застегиваясь, выбежал из общежития.

У здания казармы Крупенин остановился. Вся его батарея, вооруженная лопатами и фанерными листами, была во дворе. Курсанты работали возле молодых посадок, старательно, по-хозяйски обкладывая каждое деревцо снегом. На глаза командиру первым попался маленький вездесущий Винокуров. Торопливо опустив лопату и кое-как поправив шапку, он доложил:

— Олесеву тайгу спасаем, товарищ старший лейтенант.

— Вижу, вижу. — Крупенин сразу вспомнил осенний день, солнечный, ветреный и очень пыльный. Батарея только что пришла тогда с полевых занятий, и курсанты вот на этом самом месте отдыхали, щурясь от колючих песчаных вихрей. Потом послышался голос комсорга Иващенко: «А що, хлопцы, тут нам для защиты яку-нибудь посадку зробыть? Чи сосну, чи тополь…» Кто-то насмешливо ответил: «Чего там с тополем возиться. Давай, Олесь, каштаны киевские. Были киевские, будут наши, азиатские или сибирские, все одно». Но Иващенко не смутился, он сказал серьезно, что каштаны не каштаны, а сосну сибирскую и карагач сухостойкий посадить вокруг казармы очень даже неплохо. Крупенину тоже затея с посадкой понравилась, и он в тот же день договорился с начальством, чтобы дали машины для поездки за саженцами. А когда деревца были посажены, кто-то из батарейных остряков у первых сосенок вбил колышек с фанерной дощечкой и написал тушью: «Внимание! Тайга Олеся». Крупенин смеялся тогда вместе с курсантами над этой выдумкой.

Подошел Иващенко, стал объяснять, что курсанты решили укрыть все деревца снегом, потому что по радио сообщили о возможных больших гололедах.

— Давайте, давайте, хорошо, — поддержал Крупенин и, посмотрев по сторонам, спросил: — А где Красиков? Работает или сидит в казарме?

— Хиба ж вин может усидеть, товарищ старший лейтенант? — сказал Иващенко. — Робыть, як вси хлопцы.

— А как настроение у него, не заметили?

— Днем трохи журился, а зараз все як будто гарно.

— И ничего не говорил он вам о своих намерениях?

— Та щось не чуял, товарищ старший лейтенант.

— Тогда зовите его сюда.

Иващенко повернулся и крикнул курсантам, которые работали поблизости: