Трудная проблема сознания

Рассказывал, что они решили не делать специальную степень по когнитивным наукам, так же как ее не делают сейчас по Consciousness Studies — исходя из соображений трудностей отыскания работы для выпускников, насколько я понял (хотя это и парадоксально). Но он считает, что на каждой кафедре психологии должны быть люди, ведущие тему сознания. Я спросил его об учителях. Он учился в Гарварде и очень тепло вспоминал о Патнэме (но сейчас он с ним почти не общается). Патнэм казался человеком, который знал все и мог компетентно говорить на любую тему. Исключительно притягательная личность. А вот Куайн не нравился ему. Он хотел обсуждать только собственные идеи. Упомянул о влиянии Хомского, хотя он и не учился у него. Порекомендовал нам сходить на публичную лекцию французского нейроученого Деана (уточняя его фамилию — на слух было неясно, о ком он говорит, — написал ее прямо на скатерти), заметив между тем, что идеи Деана противоположны его собственным — хотя он не раз ссылается на его результаты в статьях. В этой связи очень тепло отозвался и о Кристофе Кохе. Узнав уже на улице (предварительно расплатившись за всё, несмотря на наши вялые протесты), что в пять часов мы будем встречаться с Деннетом в ресторане ОМ, сказал, что вы «услышите совсем другие истории»… Мы с Д. отправились на лекцию Деана в огромном такси с угрюмым темнокожим водителем. Лекция была в одном из старых корпусов Гарвардского университета, расположенном рядом с самым высоким зданием в Кембридже (этажей 17). Пришли минут за десять. Заканчивалась предыдущая лекция, и все толпились в фойе. Удобная аудитория, чем‑то напоминающая наши. Пришел Блок. Вдруг появился и Деннет, который, не замечая нас, сел рядом со мной — то и дело посматривая на часы, чтобы не опоздать на встречу с нами. Лекция была посвящена осмыслению данных fMRI по участкам мозга, отвечающим за чтение. Загадка в том, что, хотя генетически эти участки не могут быть детерминированы, у всех людей они одни и те же.

Как такое может быть? Гипотеза Деана состоит в том, что в этих участках произошло перераспределение функций. Изначально они отвечали за распознание элементарных геометрических форм. И из этих форм нетрудно составить чуть ли не все алфавиты. В пять часов Деннет вышел, и мы за ним. Поздоровались и направились в ОМ — гастрономический ресторан, где нам предстояло отведать немало изысканных блюд, ни названий которых, ни их ингредиентов я, разумеется, не запомнил. По пути Деннет рассуждал о формировании в мозге различных систем распознавания, но потом — поскольку из‑за моей манеры ходить мы шли очень быстро — попросил чуть сбавить ход. Сказал, что чувствует себя после перенесенной операции в общем неплохо, занимается с инструктором в тренажерном зале (был там с утра и в этот день), поднимает гири и т. и. Рассказывал о том, как проходила операция, как охлаждали его мозг — до этого он уже сообщал подробности прессе, так что мы многое знали и сами. Боялся, не приведет ли все это к каким‑то нарушениям, и поэтому сразу после операции попросил жену принести ему кроссворды — и, только решив их с прежней скоростью, успокоился. В ресторане сначала долго определяли, как и что мы будем есть. Затем приступили к раздаче подарков и фотосессии. Спросил, я ли написал главу о нем в нашем учебнике, и узнав, что да, попросил подписать ее, а потом и сфотографировался с учебником в руках… Деннет произвел очень сильное впечатление. Это мощный и оригинальный ум.

В нем есть что‑то от иллюзиониста или гипнотизера — сам Деннет любит цитировать в этой связи Б. Вурхеса, назвавшего его дьяволом, потому что он, так сказать, крадет у людей душу, оставляя телесные одежды без облаченного в них короля, т. е. считая сознание иллюзией. Большую часть беседы, которая продолжалась около трех часов, с пяти до восьми вечера, он монотонно говорил, словно суггестируя свои идеи, и периодически сопровождал свои слова размеренными пассами. Беседу мы начали с его вопроса о наших занятиях, в ответ на который было сказано, что я пишу книгу «Трудная проблема сознания». Деннет заявил, что считает, будто такой проблемы не существует, и я подтвердил, что, конечно, знаю о его позиции. Меня интересовало несколько вопросов, и я получил на них ответ. Во- первых, я хотел узнать о том, как он воспринимает эволюцию собственных идей. Он сказал, что глобальных изменений не было. Теорию «славы в мозге» он не считает в чем‑либо по сути противоречащей теории «множественных набросков». Недостаток более раннего названия, сказал он (я не припомню, чтобы он где‑то писал об этом, — хотя, как я впоследствии установил, подобное замечание делал по поводу его теории Р. Кирк еще в 1993 г.), в том, что слово «набросок» неявно предполагает существование того, кто его читает. И это нежелательный образ. «Слава» более нейтральная метафора. Я спросил его (памятуя о своем диспуте с Гиренком), зачем вообще использовать метафоры. Ответ свелся к тому, что метафоры — это просто высокоуровневые описания низкоуровневых процессов.