Трудно быть богом

В чем же суть нового, отнюдь не столь мягкого, как в «Понедельнике», эксперимента над героем? Ставилась ли, хотя бы в начале повести, во времена веселого и счастливого Рэда Шухарта, эта задача – изменить человечество? Несомненно. А точнее, так: ставился вопрос, можно ли вообще эту столь стационарную систему сдвинуть с мертвой точки равновесия (желательно – к лучшему)? Или ее в самом деле ничем не проймешь…

Не будем забывать и о том, что страна, в которой писался «Пикник», – отнюдь не та же, какой была родина «ТББ» и «Понедельника». Со времени их появления прошло десятилетие, оказавшее на Стругацких примерно такое же действие, как те десять лет, что разделили в жизни Марка Твена светлую сказку про Тома Сойера и грустную быль про Гека Финна. Оттепель забыта, царит самая что ни на есть лютая зима… Соответственно, и постановка вопроса усложняется: авторы выводят на сцену силы, куда более могущественные, чем даже научная магия. Человек вступает в единоборство не с себе подобными, но с силами космического масштаба. Это еще не слепое Мироздание – такое испытание на прочность герою Стругацких только предстоит, – но уже его предтеча.

Итак, способна ли случайно попавшая в руки человечества сила дать ему нечто качественно новое (доброе ли, злое – не суть)? Однозначного, «моментального» ответа авторы не дают: ситуация в повести развивается ступенчато. И мы видим, как Рэдрик Шухарт от гордой позиции самодостаточного атеиста приходит к безнадежно пессимистическому взгляду на мир униженно верующего. Проследим за этими метаморфозами.

Опытный ученик школы Стругацких найдет в «Пикнике» аллегории, каких нет, пожалуй, больше нигде. Прежде всего, на тему «наука – фантастика – религия». Детство настоящей фантастики, то, с чего начинались и сами АБС, – простенькая «НФ» первых послевоенных лет. Популяризаторство. Наивные мечты о скором наступлении НТР-овского рая на Земле. Литература, рассчитанная на таких людей, как молодой Рэдрик Шухарт, – с интеллектом, но без образования, способных поверить в простую схему. «Только сейчас, – говорю, – это дыра в будущее. Через эту дыру мы такое в ваш паршивый мир накачаем, что все переменится. Жизнь будет другая, правильная, у каждого будет все, что надо. Вот вам и дыра. Через эту дыру знания идут. А когда знание будет, мы и богатыми всех сделаем, и к звездам полетим, и куда хочешь доберемся. Вот такая у нас здесь дыра…»

Ну, а как обстоят дела с верой у тех, кто эти НФ-сказки создает? Ведь они-то куда начитаннее Шухарта, слушателя своего. Соответственно, и скепсиса у них поболе – как, скажем, у Валентина Пильмана. Да и страха тоже… «Боятся, боятся, высоколобые… Да так и должно быть. Они должны бояться даже больше, чем все мы, простые обыватели, вместе взятые. Ведь мы просто ничего не понимаем, а они по крайней мере понимают, до какой степени ничего не понимают. Смотрят в эту бездонную пропасть и знают, что неизбежно им туда спускаться…»

И, наконец, уровень третий. Юношеский оптимизм бывшего «любителя НФ» Рэдрика Шухарта ушел в песок. К концу повести Рэд уже не способен мыслить в таких категориях, как «дыра в светлое будущее». Да и ученые, похоже, не слишком продвинулись в попытках понять… Что же остается пессимисту? Выбор невелик: или отчаяние, или вера в чудо, «…в такой яме… в которой рассчитывать на себя совершенно бессмысленно. А сейчас эта надежда – уже не надежда, а уверенность в чуде – заполнила его до самой макушки, и он уже удивлялся, как мог раньше жить в таком беспросветном, безысходном мраке…» С этого момента Шухарт – выразитель самых что ни на есть религиозных чаяний человечества. Да и действие повести выходит на ветхозаветные аналогии. Так что авторам приходится вводить совершенно новое действующее лицо. Агнца.

Что это именно агнец, становится ясно не сразу. Однако к моменту жертвоприношения все ключевые фигуры – на своих местах.

Представим, что Брюн, героиня «Отеля „У погибшего альпиниста"», с ее пышными вороными волосами, не то женскими, не то юношескими, и соответствующей фигурой манекенщицы, – и вправду разделяется надвое: на сестру и брата, как это грезилось в пьяном угаре инспектору Глебски. Однако здесь само по себе это было бы не интересно. Интересно другое: разделение происходит, так сказать, еще и по знаку: на сестру-стерву и брата-«бойскаута». Артур идет к Богу вовсе не с той целью, какую автоматически придумал для него Рэдрик, не для того, чтобы исполнить детские желания мальчишки-колледжера. Он, оказывается, идет за всеобщим счастьем! Оттого и краснеет. Парень сам стесняется того, чего хочет просить у Золотого Шара, понимая, что быть в этом мире агнцем – стыдно! «…впервые за все время существования карьера по этой дороге спускались так – словно на праздник». Идти к Богу не с самоуничижением или во имя уничижения ближнего своего, идти не выпрашивать (для себя благ, а для ближнего бедствий), но – как на праздник. Истинно, не часто бывало такое в истории человечества.