Трудно быть человеком

И снова я видел только мебель. Диван, кресла, выключенный телевизор, кофейный столик. В комнате – на тот момент – не было никого, но к нам определенно заходили. Я понял это, потому что ноутбук Изабель стоял на кофейном столике. Сам по себе этот факт не вызывал беспокойства, потому что именно там Изабель и оставляла его вечером. Беспокоило то, что он был открыт. Изабель закрывала его. Но это не все. Световое излучение. Хотя ноутбук стоял ко мне тыльной стороной, я видел, что экран горит, а это значило, что кто-то пользовался им не более двух минут назад.

Я быстро обошел кофейный столик и посмотрел, что на экране. Ничего не удалено. Я закрыл ноутбук и вернулся в спальню.

– Что это было? – спросила Изабель, когда я лег в постель.

– О, ничего. Наверное, нам померещилось.

Изабель вскоре уснула, а я смотрел в потолок, жалея, что у меня нет бога, который мог бы услышать мои молитвы.

Четкий ритм

На следующее утро Гулливер спустился к нам с гитарой и немного поиграл. Он разучил старую песню группы Nirvana под названием All Apologies – «Мои извинения». Парень был предельно сосредоточен и четко выдерживал ритм. Звучало здорово, и мы хлопали ему от души.

На миг я забыл обо всех тревогах.

Король бесконечного пространства

Выяснилось, что «Гамлет» весьма угнетающе действует на психику, когда ты только что отказался от бессмертия и переживаешь, что за тобой следят.

Лучший момент был в середине, когда Гамлет посмотрел на небо.

– Вы видите вон то облако, почти что вроде верблюда? – спросил он.

– Ей-богу, – сказал другой человек, повернутый на портьерах фетишист по имени Полоний, – оно действительно похоже на верблюда.

– По-моему, оно похоже на ласточку, – сказал Гамлет.

– У него спина, как у ласточки.

Потом Гамлет прищурился и почесал голову.

– Или как у кита?

И Полоний, которому было не до сюрреалистического юмора Гамлета, подтвердил:

– Совсем как у кита[11].

После мы пошли в ресторан. Он назывался «Титос». Я взял хлебный салат «панцанелла». В нем оказались анчоусы. Анчоус – это рыба, поэтому первые пять минут я потратил на то, чтобы аккуратно выбрать маленькие тельца и сложить их на краю тарелки, безмолвно горюя об их участи.

– Тебе как будто понравилась пьеса, – сказала Изабель.

Я решил соврать:

– Понравилась. Да. А тебе?

– Нет. Ужасная постановка. По-моему, принципиально неверно брать на роль принца датского садовника из телесериала.

– Да, – сказал я, – ты права. Никудышная постановка.

Изабель рассмеялась. Никогда не видел ее такой радостной. Такой спокойной за меня и Гулливера.

– А еще в ней много смерти, – сказал я.

– Да.

– Ты боишься смерти?

У Изабель сделался смущенный вид.

– Конечно, я до смерти боюсь смерти. Я отошедшая от церкви католичка. Смерть и чувство вины. Это все, что у меня есть.

Католицизм, как я выяснил, это вид христианства для людей, которым нравится сусальное золото, латынь и вино.

– По-моему, ты отлично держишься. Учитывая, что в твоем теле уже начался медленный процесс деградации, в итоге приводящий к…

– Ладно, ладно. Спасибо. Довольно о смерти.

– Но я думал, тебе нравится размышлять о смерти. Поэтому мы и пошли на «Гамлета».

– Мне нравится смерть на сцене. А не вприкуску к пенне аррабиата.

Люди входили и выходили из ресторана, а мы с Изабель всё разговаривали и пили красное вино. Она рассказывала о курсе, который ее уговаривают читать в следующем году. «Первые цивилизации на Эгейском побережье».

– Они пытаются загнать меня все дальше и дальше в прошлое. Наверное, хотят этим что-то сказать. В следующий раз попросят рассказать о первых цивилизациях диплодоков.

Изабель рассмеялась, поэтому я тоже рассмеялся.

– Нужно издать тот роман – сказал я, пробуя зайти с другой стороны. – «Выше неба». Он очень хороший. По крайней мере начало.

– Не знаю. Там слишком много личного. Такой у меня был период. Я жила в потемках. Это было, когда ты… ну, ты понимаешь. Теперь всё позади. Я чувствую себя другим человеком. И даже муж у меня как будто другой.

– Напиши что-то еще.

– О, не знаю. Где взять идею?

Я не стал говорить, что у меня уйма идей, которыми я мог бы с ней поделиться.

– Мы уже сто лет этого не делали, правда? – сказала Изабель.

– Не делали чего?

– Не говорили. Вот так. Такое чувство, будто у нас первое свидание или что-то в этом духе. В хорошем смысле. Мы как будто знакомимся друг с другом.

– Да.

– Боже мой, – мечтательно проговорила Изабель.

Она опьянела. Я тоже, хотя не допил еще и первого бокала.

– Наше первое свидание, – продолжала она. – Помнишь?

– Конечно. Конечно.

– В этом самом ресторане. Только тогда он был индийский. Как его?.. «Тадж-Махал». Ты предложил его, когда мы договаривались по телефону, а меня не особенно порадовал вариант посидеть в «Пицца Хат». В Кембридже тогда не было даже «Пиццы Экспресс».

Бог мой… двадцать лет. Не верится, да? А еще говорят, что память сжимает время. Тот день запомнился мне навсегда. Я опоздала. Ты прождал меня час. Под дождем. Мне показалось, это так романтично.