Трудное счастье

Его продолговатые, чуть приподнятые к вискам глаза, казалось, о чем-то просили меня. Конечно, как мужчина он просто неотразим и прекрасно осознает это. Мне стало не по себе. Его мужское обаяние уже действовало на меня, и я опасалась, что мои мысли, как всегда, написаны на моем лице. Как можно безразличнее я сказала:

— Сегодня утром один из посетителей интересовался бронзовой Венерой.

В его глазах появились озорные огоньки.

— Ну что ж, если я действительно упущу ее, то ничего не поделаешь. Винить будет некого, кроме самого себя.

Он недвусмысленно намекал на то, что не собирается покупать статуэтку. Я вдруг страшно разозлилась на него. Конечно, студия для того и существует, чтобы сюда приходили люди и покупали работы отца. А на что, по его мнению, мы должны жить?

— Если бы эта Венера действительно понравилась тебе, ты бы ни за что не упустил ее, — Я всегда получаю то, что мне нравится, — просто ответил он, — но мне больше по душе фигурка той, юной Венеры.

— В самом деле?..

Ладонью накрыв мою руку, Рок Пендоррик заметил:

— Она просто очаровательна. И я предпочитаю заполучить ее.

— Ну что ж, пожалуй, мне пора домой, — не к месту заметила я.

Он лишь улыбнулся в ответ. У меня было такое чувство, словно он прекрасно понимает, что творится у меня в душе. Что скрывать, мне действительно нравилось его общество, я хотела как можно чаще видеться с ним. Я уже давно призналась себе, что для меня этот человек был не просто потенциальным покупателем работ отца.

Рок Пендоррик небрежно сообщил:

— Мистер Фарингтон сказал, что ты своеобразный коммерческий директор его студии. Теперь я и сам вижу, что это так.

— За художником всегда нужен присмотр, — ответила я. — Особенно сейчас, когда моей мамы больше нет в живых…

Несмотря на то, что после смерти матери прошло уже три года, как всегда при упоминании о ней, мой голос невольно дрогнул. Рассердившись на себя за эту слабость, я быстро добавила:

— Она умерла от туберкулеза. Мои родители переехали сюда в надежде, что здесь ей станет лучше. Мать была прекрасным менеджером и вела все дела отца.

— Так значит, свои деловые качества ты унаследовала именно от нее? — Его глаза были полны сочувствия, и это растрогало меня.

Или мне показалось?.. Несмотря на растущую привязанность к Року, я чувствовала, что в нем есть нечто загадочное, словно он намеренно что-то скрывал от меня. Это ощущение хотя и приводило меня в полное замешательство, тем не менее все больше разжигало мое любопытство.

— Надеюсь, что это действительно так, — ответила я.

— Должно быть, твоя мать прекрасно разбиралась в бизнесе?

— Да.

Короткий ответ помог мне скрыть предательскую дрожь в голосе. Сцены из прошлого замелькали у меня перед глазами. Я вспомнила свою мать, такую изящную и женственную, с красивым румянцем на щеках — явным свидетельством ее болезни, ее неуемную энергию, благодаря которой она до последнего дня жила полноценной жизнью. Когда мама была жива, даже остров, и тот, казалось, был совсем другим. Именно она научила меня читать, писать и хорошо считать.

Я вспомнила и долгие, полные ленивого безделья дни, когда я часами валялась на пляже, плавала в прозрачной, голубой воде или просто, лежа на спине, качалась на волнах. Я росла в мире красоты и гармонии окружающей природы и отголосков древней истории этого края. Мое детство было по-настоящему счастливым. Хотя, конечно, живя здесь, я слегка отбилась от рук. Иногда я вступала в разговоры с туристами, иногда по тропинкам взбиралась наверх, к старинным виллам, и, сидя на скале, любовалась прекрасным видом на Неаполитанский залив. После этого я возвращалась домой и подолгу слушала бесконечные разговоры взрослых, которые велись в студии. Я полностью разделяла чувства родителей — гордость отца своими работами и радость матери в те минуты, когда ей удавалось выгодно продать какую-нибудь из них.

Родители много значили друг для друга. Они были похожи на двух красивых бабочек. В радостном ощущении жизни они танцуют на солнечном свету. Но в этом танце без устали есть и некая обреченность, будто они знают, что скоро солнце зайдет и их счастью, как и самой жизни, наступит конец…

Известие о том, что я непременно должна отправиться в Англию, в школу, было воспринято мной с негодованием.

— Это просто необходимо, — настаивала мама.

Она больше не могла учить меня сама. Я довольно прилично знала несколько языков, ведь дома мы говорили по-английски, с соседями — по-итальянски, кроме того, в студии отца постоянно бывали французы и немцы. Но настоящего, систематического образования у меня, конечно, не было. Мать очень хотела, чтобы я поехала учиться в старую, хорошо известную школу в самом сердце Суссекса, где когда-то училась она сама. И настояла на своем.