Трудное время

— Что же мне прикажете делать? Их вон нелегкая угораздила: три года сряду горят. Горят, и кончено. Что же с них взять?

— Да нельзя ли хоть что-нибудь с них получить, — пристал помещик. — Вы в мое положение войдите: мне жену за границу нужно отправлять. Нельзя ли их переселить, что ли?

— Да вы их сколько раз уж переселяли?

— Что ж такое? Ну, два раза. Эка важность!

— Ну, как же вы хотите? Это бесчеловечно. А третий раз переселите, так и вовсе по миру пойдут.

— Да ведь не то, чтобы в самом деле, а нельзя ли по крайней мере хоть припугнуть их переселением?

— Идите чай пить, — позвала их Марья Николавна.

— Нет, вот-с, я вам доложу, Марья Николавна, — говорил посредник, принимая стакан. — Мерси, я без сливок. Досталось мне в участке именьице, — Отрада село, — знаете? Две тысячи недоимки, третий год не платят. Что хотите вот! Предместник мой, Павел Иваныч, бился, бился, так и бросил: ничего сделать не мог. И роту водили и драли их — ничего. А я в три недели взыскал все до последней копейки и пальцем никого не тронул.

— Как же это? — спросила Марья Николавна.

— А очень просто: приехал, созвал, — деньги! — Нету денег, и кончено. Народ — разбойники. — Так нету денег? — Нету. — Хорошо. Я сейчас, кто первый попался из толпы, — сюда его. Ты не хочешь платить? — Не хочу. — Взять его! Другого: — Ты не хочешь платить? — Батюшка, отец родной! — Без разговоров! Взять его! — Да таким манером отобрал десять человек, — в амбар, на хлеб и воду! Время-то, знаете, рабочее, мужику каждый час дорог, — сиди! Старшине сказал: — ты мне отвечаешь за них. Если ты да хоть одну ракалию выпустишь, — всех сыновей твоих в солдаты! Только ты их и видел. Отлично. А сам уехал. Через неделю приезжаю, — ну что, голубчики? как? — Кормилец, батюшка, помилуй! — Ага! покаялись? что-о? — Прикажи нас наказать! — Нет, зачем же? Я вас наказывать не буду, а вот ступайте-ка вы теперь же, при мне, на село и просите своих, чтобы они вас выручили. — Пустил их: через полчаса семьсот целковых принесли. Прекрасно. Засадить их еще на неделю! Да ведь я вам скажу, до чего-с: как щепки исхудали, глаза впалые у них сделались. Приезжаю в другой раз: опять та же комедия. В три недели все до последней копейки взыскал.

Кончив рассказ, посредник хлебнул из стакана и самодовольно посмотрел на всех.

— Да, — со вздохом сказал помещик. — Вот ведь вы, Семен Семеныч, для других делаете, а для меня не можете. Это нехорошо-с.

— Да ведь странный же вы человек, позвольте вам сказать, — воодушевляясь, заговорил посредник. — Как же вы своих сравниваете? Ваших сколько угодно сажай, ничего не будет, только с голоду подохнут. Что с них взять? ведь они — нищие.

— Нет; это что-с. Это не отговорка. Желания нет у вас. Вот главное-то что.

— И чудак же вы только, извините меня! — закричал посредник.

Начался спор и продолжался до тех пор, пока пили чай. Рязанов все время молчал.

После чаю пришел батюшка, раскланялся и спросил:

— А хозяин?

— На хуторе.

— По обыкновению.

Марья Николавна позвала Рязанова в залу и сказала ему:

— Поговорите, пожалуйста, с этой дамой; мне очень хочется знать, что вы о ней скажете.

— Да ведь я, право, не умею с дамами разговаривать.

— Ну, ничего. А как же вы со мной-то разговариваете? Разве я тоже не дама? — смеясь, говорила она. — А знаете, в самом деле, — прибавила Марья Николавна, — как они мне все стали противны теперь, если бы вы только знали! А делать нечего, надо идти. Пойдемте, — шепнула она ему, выходя на террасу и с улыбкою оборачиваясь назад. Потом она взяла гостью под руку, сошла с нею в сад и позвала Рязанова.

Они втроем пошли по аллее. Начинало смеркаться.

— Вы пишете? — спросила у Рязанова дама.

— Пишу.

— Ах, опишите, пожалуйста, здешний уезд!

— Зачем же это?

— Здесь такие гадости делаются, вы себе представить не можете; особенно в суде.

Рязанов молчал.

— Vous n’avéz-paz idée, ma chére, се gue c’est[48], — сказала она, обращаясь к Марье Николавне. — Сил никаких нет. Представьте, полгода мужу моему не выдают свидетельства. Пожалуйста, обличите это все, мсьё Рязанов. Я вас прошу.

— Вот скоро новые суды будут, — заметила Марья Николавна.

— Je vous en félicite[49], — ответила дама. — Нет, уж избавьте! Знаем мы эти новые. У нас все так. Тоже все кричали: ах, посредники, посредники! Ну, вот вам и посредники. На что они годны, je vous demande unpeu[50]. Не может недоимки взыскать! Новые суды! Non, ma chére, on ne nous у prendra plus[51].

Они молча прошли еще аллею и повернули к дому.

— Вот еще там земство какое-то выдумали, — начала было дама. — Правду Катков говорит, que c’est une kyrielle. C’est bien vrai, ma chére[52]. Я не знаю, что это такое. Денег ни у кого нет. Les chemins sont atroces…[53]

— Не хотите ли отдохнуть? — перебила ее Марья Николавна, входя на лестницу.

— Нет-с, вот в Пензе случай был тоже, — говорил батюшка при появлении Рязанова. — Идет по улице духовное лицо-с, а по ту сторону мещанин какой-то пьяный, да вот эдак: фю-фю-фю! О-го-го! говорит…

Батюшка встал со стула, подперся в бок рукою и представил мещанина.