Параноидальная, коварная лгунья. Вот, кем я стала. И идиотка в придачу.
Все это глупо. Ужасно глупо. Мне придется извлечь письмо из конверта, прежде чем я передам его, запрятав между другими страницами, но у меня нет гарантий, что Эрик не покажет его своим приятелям — или даже офицеру, если, по какой-то причине, он хочет, чтобы меня уволили. Или начнет угрожать увольнением, если я не сделаю, бог знает, что. Я не подписывала письмо, не упоминала свою работу или пятницы, или какие-либо еще компрометирующие подсказки... Но почерк есть почерк. А правила есть правила. Вы не должны разговаривать или прикасаться к любому из заключенных неподобающим образом. Вы не должны побуждать заключенного разговаривать или прикасаться к вам неподобающим образом.
Но он ни разу даже не попросил написать ему ответ. Он никогда не выуживал информацию, которую можно было бы использовать против меня. Он держал все доказательства в одном направлении, надежно скрывая меня.
Шонда даже не достала записную книжку из моей сумки. Еще она не проверила мою одежду, не румяно розовую рубашку с короткими рукавами, которую я положила на стол, ни балетки, что шлепали по цементному полу комнаты отдыха через несколько минут.
А под ним — зеленая трава. Чистая, как весна. Но чертовски грязная.
Всего на мгновение я отыскала лицо Эрика. Кажется, я сказала ему своим взглядом.
Он подловил меня раньше, чем обычно, вовремя уроков в этот день, я полагала, он даже не представлял, насколько сильно я нервничала. Как боялась. Боялась от того, что я собиралась ему передать, и боялась быть пойманной. Когда он подошел ко мне, где я помогала другому заключенному с письмом, я вся затряслась, как осиновый лист на ветру.
— Привет, — сказала я, и улыбнулась. Моя тревога, должно быть, была очевидной. Я не боюсь тебя, хотела я сказать ему. Я боюсь себя. Того, на что я способна.
— Добрый день. — Он сел на свободное место напротив меня. Он принес с собой книгу в чрезмерно большой, голубой обложке с названием «Учебное пособие основ по уходу за садом».
— Это для твоей работы на свободе? — спросила я, указывая на нее.
— Что-то вроде того. Парень, который руководит этой программой, одолжил ее мне. Могу я попросить тебя о помощи прочитать несколько вещей? Там есть слова, которые я не понимаю.
Я кивнула.
— Конечно. — Я пододвинула стул к краю стола и расположила книгу между нами. Его колено потерлось об мое, и даже через две пары штанов это было моим самым прямым контактом, который я когда-либо испытывала. Я прикрыла глаза, чтобы сделать вдох, жар обжигал мои щеки. Веди себя как обычно. Веди себя как обычно. Я раскрыла книгу.
— Покажи мне.
— Я выделил несколько мест, — сказал он. Он перевернул потертую страницу, и совершенно обычным движением извлек предмет, который стал для меня абсолютным объектом фетиша — сложенный листок бумаги. Он отложил его в сторону к моей руке.
— Вот здесь, — сказал он, показывая на заголовок главы. — Я не понимаю, что это значит.
— Травянистые многолетники, — прочитала я вслух. — Я тоже не понимаю, что это значит. Но могу поспорить, что мы можем выяснить это между собой.
Когда я изучала с ним главу, я чувствовала, как двигались мои губы, слышала свой голос. Но от прикосновения его теплого колена к моему колену, и от его голоса вблизи, все остальное меркло, словно содержимое шкафа за матовым стеклом. Его колено. Оба его колена, представила я, протиснулись между моими коленями. Этот голос задавал мне такие разные вопросы.
Пелена спала, когда я почувствовала другого заключенного в своей периферии. Он стоял на приличном расстоянии с книгой за пазухой, наблюдая.
— Ну, пока достаточно? — выпрямляясь, спросила я Эрика.
— Ага. Ты очень помогла, спасибо.
— Чуть не забыла, — вставая, сказала я вежливо, громко и обычно, мгновенно тоскуя по его теплу. — Я принесла для тебя листы с заданиями. Тебе решать, захочешь ли ты делать их или нет, но они могут быть полезными. — Я достала из сумки толстую стопку с копиями и спрятанным письмом между ними. Передав их, я взяла сложенные листки и сунула их в свою записную книжку, ловко, как шулер.
— Спасибо, — сказал он, закрывая листы в книге по озеленению. — Я ценю это.
И с улыбкой, которая, я надеялась, не выдаст моего стучащегося сердца, я обратила внимание на ожидающего заключенного.
Всю дорогу домой, все, о чем я могла думать, было: «Неужели я, на самом деле, сделала это? Я действительно отдала ему это письмо». И адреналин зашкаливал в мгновение ока.
Я вообще не знаю этого человека. Ведь так?