Трудности белых ворон

Глеб повернулся к нему и долго смотрел с обидой, удивляясь крайней этой бестактности. Вслед за обидой вспыхнула в нем и прежняя злоба на этих людей, на всех этих странных придурков, которые носятся со своей любовью, как окаянные, и того не понимают, что любовь их хваленая и гроша ломаного не стоит. Потому что она, эта их любовь, Глеб считал, лишь провокацией для подлости служит – трудно же мимо бесплатного пройти. Когда человек вдруг сам в твои руки со своей любовью лезет, очень же трудно его не использовать, пенку с этой его самоотдачи не снять. И больше всего обиду и злобу вызывало у него то обстоятельство, что они, эти придурки, и дальше будут носиться по жизни с этой своей любовью, а он – уже нет… Повернувшись всем корпусом к Илье и даже слегка наклонив к нему лицо, он, словно вложив в каждое слово по острому осколку от этой обиды злобы, проговорил ему громко и снисходительно:

— Нет! Нет, парень, не люблю я твою Люсю. Не нужна она мне больше. Извини, не пригодилась. Не мой формат. Заумный синий чулочек, а не женщина, эта Люся твоя. Белая ворона в стае сплошных женских прелестей. Нехорошо бабе умной быть, понимаешь? Не–хо–ро–шо! Женщина должна быть слабой, глупой и капризной, и все!

Илья дернулся, будто осколки эти больно впились в него колючим жестким веером, непроизвольно закрыл лицо ладонью. Потом, будто устыдившись детского своего жеста, произнес миролюбиво:

— Да ты не сердись, Глеб. Я тебя понимаю, ты не думай… И что разговор этот завел некстати – тоже понимаю. Ты прости. Просто мне за Люсю обидно. Она же всю, всю себя тебе отдать готова. А так нельзя, она же девочка, она же слабенькая… Ей бы и самой настоящей–то любви поесть полными ложками…

Глеб задумался, вздохнул, махнул вяло рукой в его сторону.

- Может, ты и прав, парень. Даже скорее всего, что прав. И про полные ложки тоже… Вот и люби себе на здоровье. А ко мне–то зачем пришел?

- Дружить… — пожал плечами Илья. – Помочь вот хочу…

- Помочь? Интересно…Странный ты какой все–таки, парень…А самое странное – мне с тобой рядом и правда легче! И дышать могу, и страх за горло не хватает, и в голове как будто яснее становится… Я это тогда еще заметил, дома у Люськи. Как это у тебя так получается, а?

Илья пожал плечами и даже попытался улыбнуться ему как можно более дружески. Только жалкой получилась эта улыбка и не дружеской совсем. Потому что за улыбкой душевного смятения никогда и не спрячешь, потому что очень уж сказать хотелось Глебу честно и прямо – вот, мол, и дружи со мной, раз легче, а от Люси отстань…

— Ладно, не грузись, парень, — глядя на него в упор, усмехнулся Глеб. – Я сегодня домой уеду…

— Как это, домой? Ты что? – всполошился Илья. – Я ведь не к тому… Я просто хотел тебе помощь предложить, вместо Люсиной…Оставайся, Глеб!

- Нет, поеду я. Ничем мне здесь не помогут, это ясно уже. Чего себя обманывать? Сейчас прямо и уйду отсюда, по–английски. А Люське с вокзала позвоню, попрощаюсь. Ты береги ее, парень. Хорошая она, и в самом деле любви достойна. Как ты говоришь – чтоб полными ложками…Ты сейчас прямо к ней и поезжай, парень…

21

— Так что у тебя за тайны такие, Шувалов? Колись давай… — миролюбиво спросил Петров после первой же выпитой рюмки водки, с удовольствием хрустя домашнего засола огурчиком.

— Да погоди, Петров, куда ты коней гонишь… Думаешь, я что–то приятное тебе рассказывать буду? – с трудом скрывая раздражение, ответил Андрей Васильевич. – Свалился, как снег на голову – отец он тут, видишь ли! Еще и командует сидит!

— Мальчики, не ссорьтесь! – сверкнула на них веселым глазом Татьяна Львовна. – По углам разведу! А ты, Митенька, ешь давай – с дороги же… Хочешь, я еще и яичницу сделаю?

— Митенька… — фыркнул в ее сторону Андрей Васильевич, вставая из–за стола и прикуривая у открытой форточки. – Мне этот Митенька твой, между прочим, всю жизнь перевернул в одночасье…

— Да объясни толком, Андрюха! Чем я тебя так обидел–то? – резко развернулся к нему Петров, чуть не уронив со стола свою тарелку.

— Да если со стороны посмотреть, то вроде и ничем… — медленно проговорил Андрей Васильевич. – Вроде как и не виноват ты ни в чем … А только я на себе всю жизнь этот крест обиды несу!

— Какой? Да говори уже, наконец…

— Ты Шурочку–то помнишь, говоришь? Невесту свою? Ты уехал по распределению, а она здесь осталась, помнишь?