Трудные дети (СИ)

Казалось, обида давно глубоко и спокойно похоронена, я с ней справилась и в этой борьбе выиграла. Но стоило вспомнить, просто немного поворошить воспоминания, и все то, что было раньше, как живое вставало перед глазами. Как будто это все произошло вчера, а не восемь лет назад.

— Он меня замуж звал, Залмаев. Как равную. Только что на руках не носил. С родителями хотел познакомить. Детей, может, от меня хотел.

— А я, в отличие от Славки, детей хотел от женщины, которая могла быть нормальной матерью и их любить. Ты же только себя всегда любила.

Стол покачнулся, легонько стукнулся об стену, стул с неприятным скрипом отъехал назад, когда я резко подскочила, наплевав на страх, и нависла над Залмаевым, выдыхая с тщательно отточенной ненавистью, которую натачивала восемь лет.

— Когда ты взял меня с улицы, то обещал, что меня никто не тронет. Что ты будешь обо мне заботиться. Что я всегда буду под защитой. Ты соврал мне, это ты предал меня! Ты отодвинул меня ради какого-то ублюдка, который тебе срочно понадобился. Ты меня отодвинул! Ты меня избил, как последнюю шавку, а потом переступил! Через меня переступил! Винишь меня в том, что он не родился? Да мне срать, я даже рада. Ты этого заслуживаешь. Я бы голыми руками его задушила, только бы для того, чтобы сделать больно тебе!

Глаза застилала такая ненависть, которую я никогда и ни к кому не испытывала. Я вообще такого сильного чувства никогда не испытывала. Залмаев снова бил наотмашь, не кулаками, а словами, но все также больно и метко. Я не чувствительная барышня, чтобы реагировать на слова, но все вкупе заставляло меня хотеть причинить ему боль, несмотря на страх и здоровые развитые инстинкты. Это было что-то такое же неконтролируемое, что я испытывала тогда к Лёне и Толику, которые взяли у меня мое. Я хотела причинить им боль, заставить заплатить и пожалеть, что они вообще задумались о такой вещи. Сейчас я чувствовала то же самое, только намного острее, глубже и сильнее. Я на самом деле хотела Залмаева в ту минуту убить, зарезать как свинью за все то, что он со мной сделал, за то, что он мне сказал, и за то, что это меня по-настоящему задело.

Я говорила ему дикие вещи, про него, его детей и все те слабости, что у него были. Ни одного грязного слова, я перестала быть беспризорницей, но получалось не хуже. Я стояла рядом с ним, нависая над ним, натянутая как струна, засунув одну руку в глубокий карман, и напряженно ждала, когда ему надоест меня слушать, когда иссякнет его терпение, когда он даст мне повод и дернется. Я сама себя не узнавала, но не могла остановиться, а Марат как чувствовал и не двигался, не давал повода, сжимал зубы крепче, чернел лицом после каждого сказанного мною слова, вырванного с облегчением из горла. И я получала какое-то болезненное наслаждение от того, что он так все воспринимает, что его тоже задевает. Я очень хотела, чтобы ему было больно. И ждала повода.

Выдержки стало больше, но и она не безгранична. Когда я снова заикнулась о его детях, всех возможных детях, а не только о том, в чьем нерождении, пусть и косвенно, Марат меня обвинял, мужчина не выдержал. Он за грудки меня схватил, так что майка затрещала в его руках, а меня мотнуло в сторону. Я не знаю, хотел ли он ударить меня или же цеплялся за остатки выдержки, пытаясь заткнуть, пока не стало слишком поздно. Но он наконец-то дал мне повод, и я его ударила. Я очень давно не ходила без ножа, который стал иллюзией защищенности, оберегая лучше дверей и замков.

Наверное, я довела его. Или он довел меня до ручки, заставив делать несвойственные мне вещи, которые Залмаев не мог просчитать. И он не смог увернуться, не выбил нож у меня из рук.

Все произошло в считанные мгновения. Я дышать перестала, одним неразрывным жестом вытянула оружие, которое не отпускала, и всадила в Марата. Не просто пригрозила, поцарапала, а всадила, и лезвие вошло очень мягко, практически не встречая сопротивления, а я смотрела в его глаза, в которых даже не промелькнуло искры боли или удивления. Я надеялась, что он хотя бы вздрогнет, но он только побледнел слегка и как будто окаменел, превращаясь в застывшую фигуру.

На самом деле все это заняло секунду, не больше. В один момент я в него нож всаживаю, а уже в другой - Залмаев сильно меня отталкивает, что я просто-напросто отлетаю до противоположной стены, больно врезаюсь спиной и локтем в кухонный стол. Я замерла в неестественной позе, расширившимися глазами глядя за тем, как Марат вытаскивает нож из предплечья, который вошел не так уж глубоко, как мне казалось. И стало тихо-тихо, не слышно было даже стука сердца.

Только тогда я осознала, что вообще сделала, и меня обуял ужас. Я боялась не того, что могла Марата убить, что могла причинить ему серьезный вред - внутри себя я именно этого и желала. Я бы только вздохнула свободнее, если бы он умер. Но его смерть от моей руки могла привести к непоправимым последствиям, едва ли не худшим, чем его присутствие в моей жизни. Я бы лишилась всего, что у меня есть, всего, к чему стремилась полжизни и никому и никогда не хотела отдавать.