Трудные дети

И почти сразу пожалела о неосторожных словах. Хоть я и была настороже, не заметила момента, как этот *** оказался рядом со мной, что-то такое сделал и я отключилась.

Глава 2.

Я не люблю отчитываться в своих решениях и поступках. Попахивает желанием контролировать, что я не люблю еще больше. В конце концов, мне все равно придется каяться когда-нибудь перед богом, ему и расскажу. Если он есть, конечно. (Марат)

Марата я никогда не понимала. Ну, это я загнула, конечно, но в то время он был для меня самым непонятным и загадочным человеком из всех, с кем я когда-либо сталкивалась. С другой стороны и неудивительно - среди таких, как я, никто с ним не мог сравниться ни в уме, ни в хватке. И никого я не презирала и не ненавидела сильнее, чем этого чечена.

Я не понимала мотивов его поступков. Ладно, допустим, он вроде как меня подлечил и накормил, но что бы после этого сделал обычный человек? Правильно - он бы выкинул меня за шкирку и забыл обо мне как о страшном сне. И я мечтала о таком раскладе.

Иногда попадались такие люди, как Марат. Нет, таких, конечно, не шибко много было, я имела в виду, что человек мог подкормить такую бродяжку как я, всплакнуть над ней и пожалеть. Но на этом душевный порыв, как правило, заканчивался, вручалась мелочь и закрывалась дверь. Доброе дело сделали, человеку помогли, себя личностью почувствовали - а дальше все. Адью, как любил поговаривать один знакомый Марата.

И я надеялась, что этот большой чечен окажется человеком такого рода. Тогда я еще не знала, что Марат никогда не останавливается на полпути, и если что-то задумывает, то идет до конца, не обращая внимания на средства. Это еще одна отрицательная черта его характера, в моих глазах вызывавшая уважение.

Так вот, тогда я Марата совсем не знала и слепо ненавидела, как только может ненавидеть дикое животное, внезапно лишившееся дорогой свободы. И сначала молчала, ожидая, когда милосердие чурки иссякнет. Оно не иссякало, совершенно. Я ждала момента, когда он покинет квартиру, хоть на пять минут, и меня в его доме уже не было бы. Но он куда-то позвонил по черному, неприятно дребезжащему телефону, о чем-то договорился и в итоге безвылазно просидел на хате, не оставляя меня одну буквально ни на минуту.

— Че тебе от меня нужно?

Жизнь на улицах научила меня быть осторожной, по возможности собранной и недоверчивой. На рожон я не лезла и неприятностей на пятую точку не искала, справедливо опасаясь своего тюремщика. Но даже моему терпению приходил конец. Я не могла находиться под наблюдением, не могла подчиняться и сидеть в осточертевшей комнате. И пусть тут было тепло, была еда и горячая вода с постелью, я хотела вырваться на свободу. Вырваться на улицу, которая была понятней и привычней, чем эти четыре стены. Вырваться и снова попасть к тем людям, которых понимала и с которыми могла разобраться по-свойски, ясными для всех методами. Я начала огрызаться.

Марат лишь лениво поворачивал голову, оглядывал меня с головы до ног и дергал плечом, неизменно усмехаясь при этом.

— Что у тебя есть? Не смеши меня.

— Тогда зачем ты меня удерживаешь?

— Потому что могу.

Я разрывалась в грязных, непристойных ругательствах, психовала, кричала на него и пыталась вырваться. И неизменно наталкивалась на отпор, всегда превосходивший мои силы. Я увеличивала натиск - Марат увеличивал отпор. И всегда так лениво, будто нехотя. Будто я не стоящая внимания муха, нудно жужжащая над ухом.

— Ты маньяк? Сутенер? Извращенец? Псих?!

Марат меня отучивал ругаться. Во всяком случае, на него. И отучивал тем единственным способом, который я понимала и признавала - силой. За каждое оскорбление я получала - не то чтобы так больно, скорее, обидно. Тумаки, подзатыльники…Не в них дело даже. Дело в том, что таким образом мне Марат указывал место, строил персональные границы, за которые заступать мне запрещалось. Кому бы это понравилось?

Но я была сделана из другого металла, по крайней мере, искренне так считала. Я пыталась взять его измором, победить, достать, в конце концов. Я перестала кричать. Он думал, что я успокоилась. Наверное, так он и думал. Но я не собиралась успокаиваться. Я хотела на свободу.

Мы оба были на кухне. Ели. Я сидела с краю и возила ложкой по уже пустой тарелке. Марат что-то читал.

— Я хлеб порежу.

Рывком встала и, стараясь вести себя спокойно и обычно, потянулась к подставке. Но сначала хлеб. Открыла резную хлебницу, вытащила батон - и все это под пристальным и изучающим взглядом Марата. Неприятно, когда твои малейшие действия рассматривают как под микроскопом. Но сейчас многое зависело от моего спокойствия - и я была спокойна.

Раз, два, три…Туповат ножичек. Вот тебе и чечен. А ножей острых в доме и нет. Мужик, называется.

— Ты уснула? - Марат выдернул меня из размышлений.

— Нет. Я хлеб режу.

— Там был маленький кусок.

— Ножи тупые.

Мужик затих.

Это был самый напряженный момент. Если все получится…Нет, у меня обязательно все получится. Я маленькая, юркая, с ножом управляться умею. Он неповоротлив, он не ожидает моей атаки, а значит…я наконец-то сбегу.